Дэйв Хатчинсон - Осень Европы [litres]

Тоомас посмотрел на него и улыбнулся.

– Очень хорошо, – сказал он. – Умеешь быть циничным на английском. На чужом языке очень трудно быть циничным, знаешь ли, – он перешел на французский. – А как насчет французского?

– На французском я скорее лаконичный, чем циничный, – ответил на том же языке Руди.

– Ну конечно, ты же у нас повар, – сказал Тоомас. – Как же повар и без французского.

– Ну, я никогда не работал с шефами-французами, но в чем-то ты прав.

Тоомас задал почти нечленораздельный вопрос по-литовски.

– Папенька, – сказал Руди, – ты же знаешь, что по-литовски я не говорю.

Тоомас казался застигнутым врасплох.

– Откуда я должен это знать?

– Потому что я сказал это тебе вчера вечером, когда ты завел разговор по-литовски.

– А. Ясно, – Тоомас перешел на английский. – Но ты хорош. Правда. Мы с тобой – у нас есть талант к языкам. Спорю, ты неплохо говоришь и на немецком.

– В последнее время много практиковался. Кое-кто утверждает, что я говорю как берлинец, но я не уверен.

– Вот видишь? У Ивари этого нет. Я люблю его как сына, но в том, что касается языков, он безнадежен.

– Ивари и есть твой сын, отец. Или все эти годы ты нам что-то недоговаривал?

Тоомас отмахнулся.

– Фигура речи.

– Остается надеяться.

Отец посмотрел на него.

– Зачем ты вернулся?

– По тебе соскучился.

Тоомас раздраженно кивнул.

– Ладно-ладно, ты умеешь цинично выражаться по-английски. Я понял. Зачем ты вернулся?

– Нужно было передохнуть, – сказал Руди, без труда прибегая к легенде. – Я открывал новый ресторан в Берлине, и началась какая-то чехарда. Я начал кричать на поваров, – он пожал плечами. – Самое время взять пару дней отпуска.

– У тебя есть ресторан?

Руди покачал головой.

– У моего работодателя. В Польше.

– Поляк открывает ресторан в Берлине?

– Макс решил, пора отплатить за 1939 год. Но сам он вообще силезец. Практически немец.

Тоомас потер лицо.

– Понимаешь, не могу взять в толк, как тебя занесло туда, ведь и в Эстонии есть нормальные рестораны.

– Ну, ты сам все и объяснил, нет? «Нормальные». Не «великолепные».

– Пригласишь меня на торжественное открытие?

– А ты приедешь?

– В Германию? – Тоомас сделал вид, что сплюнул.

– О чем тогда говорить.

Тоомас посмотрел на Финский залив и снова глубоко вдохнул.

– Думаю, Ивари тебе рассказал.

– Что рассказал, отец?

Тоомас посмотрел на него.

– Только не надо этого «что рассказал, отец». Ты не умеешь врать.

– Это я точно унаследовал не от тебя.

Отец ухмыльнулся.

– Думал, я обижусь, а?

– Думаю, и обиделся. Просто ты умеешь врать лучше меня.

Ухмылка исчезла.

– Мы здесь сражаемся за свое существование.

– Да брось.

– Правда. Все совсем не так, как было, когда мы только приехали. Правительства всегда любили парк, давали нам все, что мы просили. Понимали, что это сердце каждого эстонца.

Руди фыркнул.

– Это очень большая и живописная, но не очень полезная земля, отец.

Тоомас стукнул себя в грудь.

– Сердце! – воскликнул он.

Руди посмотрел на море.

– Но теперь в Таллине обосновалась эта банда разбойников, – продолжал Тоомас. – Они видят только возможность выжать из нас все соки ради собственного блага.

– Ты просто злишься, что они не дают тебе все, что ты попросишь, старик, – сказал Руди. – Я же тебя знаю.

Отец покачал головой.

– Мы получаем культурный грант ООН. Должны получать. Я знаю сумму этого гранта до пенни. Прошло уже два года с тех пор, когда мы его видели. И не потому, что не просили.

Руди бросил на него взгляд.

– Уверен?

– Сделай милость. Я все-таки учился на бухгалтера.

– Ты учился на архитектора.

– А через некоторое время – на бухгалтера. Не смотри на меня так. Я умею читать отчеты. Я запрашивал у Организации сохранения культурного наследия ООН отчеты об их расходах, и мне прислали имейл в тот же день. Я спрашивал наше министерство – и не получил ответа до сих пор. – Тоомас ударил кулаком в ладонь. – Это грант колоссального размера. Национальный позор.

– Тогда иди в суд.

– В этой сраной стране? – воскликнул Тоомас. Он отмахнулся от предложения. – Прошу, даже не говори об этом.

– Эта сраная страна – страна, которую ты так любишь, и все такое.

Тоомас подобрался и поправил козырек бейсболки. Логотип «Аэрофлота» торчал изо лба, как рог мифического зверя.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он.

– Если бы ты правда знал, о чем я думаю, то уже убегал бы в панике, – ответил Руди. Тоомас не обратил внимания.

– Думаешь, это последняя речь одинокого озлобленного старика, последняя попытка войти в вечность после потраченной впустую жизни.

Руди пожал плечами.

– Приходило в голову, – признался он.

– И в этом есть доля правды, – признался Тоомас в ответ. Развел руками. – А сколько мне осталось, если взглянуть реалистично?

– Хватит, – сорвался Руди, – просто хватит. Я слушал эту брехню с восьми лет и больше слушать не намерен.

Тоомас вздохнул. Потом еще раз вздохнул и долгое время ничего не говорил, и они стояли бок о бок, глядя, как Балтийское море неторопливо накатывает на край их родины.

– Я люблю эти места, – сказал наконец Тоомас, и в его голосе уже как будто не слышалось ни нотки лжи. – Я всю жизнь искал свое место и нашел его здесь. Мы прожили тут немало хороших лет. А потом появились пираты. Уже два года они отъедают окраины нашего парка. Новые кварталы, застройки, спортивные арены. Что бы я ни говорил, ничего не помогает, землю просто пожирают – год за годом, гектар за гектаром. Однажды тут, где мы сейчас стоим, не останется ничего, кроме череды отелей. Все пропадет. Потому что в Таллине к власти пришли алчные люди. Им плевать на культурно-историческое наследие. Их волнуют только их зарубежные партнеры, которые приезжают сюда строить спортивные арены и отели. А мы им не нужны. Нас сметают в сторону во имя прогресса.

Руди посмотрел на него.

– Нужно быть психом, чтобы строить здесь отель, – сказал он.

Тоомас покачал головой.

– Это говоришь не ты, – сказал он. – Это говорят твои чувства ко мне.

Руди задумался.

– Справедливо, – сказал он наконец. – Значит, поэтому ты хочешь отделиться.

Тоомас скуксился.

– Никто меня не слушает, мальчик.

– Знаешь, очень хочется, чтобы ты перестал звать меня мальчиком.

– Никто меня не слушает, Руди, – громко сказал Тоомас. – Значит, я сам возьму то, что мне нужно.

Руди почесал затылок.

– Если ты говоришь правду и на кону столько денег, тебя попытаются остановить.

– О, уже пытаются.

– Правда?

– О да. В последние недели в парке начались акты вандализма. Ничего страшного, и точно ничего такого, чего мы уже не видели – мало ли тут бывало пьяных, которые хотели покрасоваться. Но в этот раз всё по-другому. Слишком аккуратно, слишком хорошо исполнено. Это меня не остановит, они сами это знают. Это делается не для того, чтобы меня остановить; только чтобы начать диалог, чтобы показать, что они готовы и ждут моего хода.