Фрэнсис Хардинг - Остров Чаек

«Ничего личного, – убеждал он свою память. – У меня же нет личности».

Однако он был не один. На складе таился еще кое-кто, высокий, но незаметный. Камбер прищурился и присмотрелся: призрачная фигура оказалась клубящимся потоком пепла, который сыпался сквозь неприметное отверстие в крыше. Выходит, он все же в опасности. Вулкан и до него добрался.

Стащив несколько ящиков и поставив их друг на друга, он взобрался на них и отыскал небольшой люк с задвижкой, который оставили открытым – чтобы сено «дышало». И пока он балансировал на стопке ящиков, вулкан зарычал как-то иначе. Камбер не удержался и высунулся в люк. Сейчас глянет одним глазком и тут же юркнет обратно, закроется.

Он выпрямился, посмотрел на гору с высоты городских крыш и увидел, как Оно приближается. Вниз он не спрыгнул. Не стал искать, за что бы ухватиться, и не накрыл руками голову. Какой в этом был прок? Он лишь смотрел, как из ложных сумерек пепельных облаков, с боевым ревом несется на него нечто огромное, оглушительное и серое. Стена тусклой, клубящейся пены высотой с дом, пожирающая дорогу к городу так быстро, что чистому его разуму хватило времени лишь на одну-единственную мысль, прежде чем этот потоп размолотил дома.

«Я – покойник».

Мертвые не думают. Смерть стала очередной катастрофой, которую следовало встретить хладнокровно, глядя ей прямо в глаза, пусть даже кругом бесновались ветры, а в голове стоял шум.

«История меня не запомнит. Никто не любил меня и не будет искать».

Деревья первыми услышали грохот в долине и задрожали. Затем низкий гулкий звук различили и беженцы, а он становился все громче и громче, пока не утопил в себе все прочие.

Ветры снова сменились, пепельные облака, обтрепываясь, летели вниз, и сквозь долину к городу понеслось нечто огромное, гладкое, серо-бурое и мускулистое, словно гигантский змей: спину его усеивали деревья и бревна, а он и не замечал. Не пламя, но вода, дракон из кипящей, мутной и жуткой воды. Куски склона исчезали у всех на глазах, будто откушенные огромной невидимой пастью. Один за другим, выше и выше…

Когда облака снова сомкнулись, Хатин отвернулась от ужасного зрелища и, поскользнувшись, рухнула на колени. Хотела встать, но земля уходила из-под ног, осыпаясь в ущелье. Хатин упала на живот, хватаясь за пучки травы, в ушах стоял рев, из-за которого она не слышала собственных криков.

Ее схватили за руки, втащили на склон и рывком поставили на ноги. Она едва устояла, когда ее повели сквозь темноту. Горячим и упорным снегом падал с неба пепел, коварно и неспешно набирая вес, грозя раздавить Хатин.

Потом ей дали прислониться к деревянной стенке, и Хатин съехала на землю. Однако вот ее провели в дверь, которая потом закрылась, приглушив звук, и тьма сгустилась окончательно. Пепел больше не сыпался на Хатин.

Затеплился крохотный огонек, и загорелся фонарь. Его держала дрожащая рука, свет выхватил лицо – желто-розовую карту разоренных земель. Хатин узнала изуродованное шрамами лицо Минхарда Прокса. Она различила скукожившиеся от жара бумаги и грубые, глинисто-красные пиктограммы на стенах, поняла, что они в сорочьей хижине.

Оба, как по молчаливому согласию, рухнули на пол. Прокс осторожно ощупал кровоточащий висок, а Хатин принялась откашливаться от пепла.

Долгое время они сидели молча, пока рев снаружи не стих настолько, что стало слышно, как протестующе скрипят стропила.

– Долго эти стены не выдержат, – с натугой произнес Прокс, будто его горло было полно опилок. – Дело не в камнях, дело в пепле, в его весе.

С равным успехом он мог бы сказать: «Она убьет нас». Последовала пауза.

– Другие хорошо, – тихо сказала Хатин на просторечи. Не тот был момент, чтобы говорить на языке знати. – Остальные беги храм. Прячься ночь-утро.

Прокс поднял на нее взгляд и кивнул.

– Мы побеждай, – сказала Хатин. – Мы спасай город. Мы побеждай гора.

Снова пауза, а потом Прокс опять кивнул и улыбнулся. Черты его страшного лица смягчились и сделались округлее, а глаза просияли и как будто снова стали прежними. Последнее, что увидела Хатин, прежде чем крыша обвалилась, разбив фонарь, была его слабая улыбка.

Рассвет наступил неохотно, да еще опоздал на несколько часов. Блеклое солнце беспокойно – видно, опасаясь того, что может увидеть, – разогнало облака пара и пепла.

И увидело, что Копьеглав врезается в небо новым зазубренным пиком. Копье в кромке кратера раскололось, оставив изогнутую трещину. Щербинка в кромке превратилась в зияющий клин, сквозь который все еще валил пар. Вулкан выжег запас ярости и теперь холодно взирал на свои деяния.

Чего он хотел? Думал ли увидеть такое – мир, покрытый мягкой, удушающей серостью? Птицы больше не кружили в небе. Исчезла чаща, сметенная ветрами, спаленная падающими с неба огромными углями, потонула в пепле. Шелест роскошной листвы, уханье и визг обезьян, стрекот и жужжание насекомых – все задохнулось, погрузившись в дремотную тишину.

Гиблого Города не стало. Его смел ревущий дракон озерной воды и кипящей грязи, оставив лишь покрытый синей коркой медный колокол с часовой башни, дрейфующую наковальню да разбитую стену старого склада. Остальное скрылось под пленкой остывающей, исходящей паром грязи, усеянной черными ноздреватыми камнями, похожими на сгоревшие хлебные ковриги.

Стояла тишина, если не считать треска и шелеста глубоко в останках чащи. Из забытых каменных храмов по-прежнему выбирались десятки людей с белыми лицами. Они продирались сквозь покров жестких, раскидистых лиан, что спасли им жизни. Не осталось ни хитроплетов, ни горожан. Покрывающий лица пепел сделал их людьми одного племени, выбелив, сроднил их.

А потом раздался еще звук. Ужасный каркающий крик, причитания, полные поистине безобразной боли, которой все равно, как она звучит.

Арилоу растянулась на земле, воя и молотя ладонями по пеплу. Кругом стояло «Возмездие», не зная, что и сказать друг другу.

Про себя они думали, что Арилоу оплакивает потерю сестры.

Оказалось, что дело обстоит вовсе не так.

Глубоко вниз. Завертеться, как мошкара над землей, задрожать от усилий, к которым себя принуждаешь. Опаленные куски дерева, завитки белого пара, плотные, покрытые рябью под ветром дюны из пепла. Ближе, ближе, ближе, еще чуть-чуть. Ощутить грубую поверхность камней. Вздрогнуть от нежелания. Надо отправить вниз глаза и уши, но не получится. Слишком темно. Придется на ощупь.

Камни, полные крошечных пор. Вдавиться в землю, сквозь камни, которые трутся о разум, пока спускаешься во тьму. Хочется метаться и кричать. Глубоко. Осколки и щебень, щепки и шипы, все они проходят через меня. Этот как глотать угли разумом.