Фрэнсис Хардинг - Остров Чаек

Пепел набивается в мысли, забываю, где верх. Ужас! В ужасе иду еще глубже! Где-то тут тело, которое больше не трепыхается. Бросаю ум вперед – темнота, темнота. Шнурок, удавка, едва не режет ум надвое. Древесные корни. Вслед за ними вниз и вниз, в грязь, горячую грязь. Жжется, жжется, жжется.

Ползти обратно вверх на воздух, набивая шишки разумом о камни. Больше не смогу, не смогу, не смогу.

Надо продолжать.

Надо найти Хатин.

Уже потом, когда говорили о дне после великого гнева Копьеглава (или Сломанной Брови, как вулкан стали называть позднее), имя Арилоу произносили с почтением. Именно она, последняя госпожа Скиталица, искала своим разумом тех, кто укрылся в подвалах или полых деревьях, и кого там погребло заживо. Не Арилоу коварная, не Арилоу смертоносная. Теперь она была героиня.

Она трудилась без устали и без сна. Снова и снова, шатаясь, вставала на ноги, как новорожденный теленок, и, безвольно опустив, словно за ненадобностью, нижнюю челюсть, вела людей к новой похороненной заживо жертве. Всякий раз, когда находили живого, то громко радовались, и все же в глазах каждого будущего спасителя читался вопрос: где Хатин?

К концу второго дня, однако, в тех немногих телах, которые откапывали, уже не теплилась жизнь, и казалось, что спасли уже всех, кого только можно. Из «Возмездия» никто не решался заговорить, но все они томились в страхе, что Хатин, дитя пепла, тихонько в этот пепел вернулась. Она словно пробыла в центре внимания ровно столько, сколько было необходимо, а после скромно возвратилась в невидимость, на этот раз окончательно.

И все же поиски не прекращались. Хитроплеты наравне с горожанами прочесывали серую равнину, звали, искали следы, поднимали деревья, распахивая глубокий пепел.

Во второй вечер, когда Арилоу, с покрасневшими от попавшего пепла глазами, вяло поднялась, Феррот тоже вскочил – и тут же рухнул, потому что ноги отказывались его держать. Его успел поймать и помог опуститься на землю Джейз.

– Феррот… – Если бы говорил не он, а кто-то другой, прозвучало бы даже заботливо.

– Я знаю, что ты сейчас скажешь. Молчи, не дай мне подготовиться. Я не хочу быть готов.

Джейз присмотрелся к Ферроту, а потом протяжно, глубоко и опечаленно вздохнул.

– Наступит момент, когда тебе придется отпустить ушедших. А ты ведь так еще этому и не научился?

– Нет, – сухо ответил Феррот, снова поднимаясь на ноги. Он дал Арилоу опереться локтем себе на руку и в двадцатый раз повести себя по бесцветной равнине. Джейз, что бы он там ни говорил об отпускании, пошел следом, а с ним и Томки, и Джелджех.

Хатин не было нигде. И она была везде. Все в этом мертвом пейзаже переняло ее скрытность, осторожную мягкость, тишину и упрямство. «Хатин», – шептал пепел, несясь по ветру и опускаясь на склоны. «Хатин», – шепелявил он, засыпая равнину.

– Ты слышишь, Арилоу? – лихорадочно пробормотал Феррот. – Твоя сестра, должно быть, еще жива. Гора по-прежнему говорит с ней. Все горы с ней говорят.

Изможденная Арилоу, спотыкаясь, вела их тем же путем, каким беженцы покидали Гиблый Город, вверх по склону долины. И вдруг она упала, точно потеряла сознание. Что бы кто ни делал, ее не могли поднять: она лежала подбородком на торчащем из пепла гребне. Усталость и разочарование застили всем взоры, и потому люди не сразу поняли, что это за гребень-то такой. Хребет двускатной, наполовину засыпанной крыши.

Через мгновение с нее уже сгребали пепел, вытаскивали обломанные балки, черепицу. Джейз кликнул людей, и к ним с равнины поспешила подмога. Наконец показался башмак, потом еще один; копать стали быстрее, пока не обнажили крохотное тельце. Хатин съежилась, словно постаралась стать как можно меньше и никого не беспокоить.

Прокса нашли совершенно случайно. В тот миг, когда рухнула половина крыши, он бросился к маленькой попутчице и оттолкнул ее, приняв на себя всю тяжесть удара. Джейз заметил торчащие из-под завала рядом с Ха-тин бледные пальцы, и тогда уже разгребли остальные обломки. И если среди членов «Возмездия» нашлись такие, кто узнал его и захотел бы оставить погребенным… Сочли, пожалуй, что лучше такие слова предавать забвению.

Хатин всем напоминала ребенка из пепла: белая и неподвижная. Такую тронь неосторожно – рассыплется. Наконец она обрела спокойствие и ангельскую отстраненность сестры; лицо ее, покрытое пеплом, будто напудрили толченым мелом – как и Арилоу по официальному случаю. Но Феррот стер пепел, обнажив румяную смуглую кожу, начал лить воду ей на сжатые губы, пока та не потекла в нос, заставив Хатин громко чихнуть. Феррот упал на спину и завыл, ибо чистая радость, как и чистая боль, не заботится о том, как выглядит и звучит.

Когда же догадались проверить живчик Прокса, то оказалось, что и его сердце бьется.

Дурное выдалось время, чтобы оставаться Минхардом Проксом. Половина острова хотела свалить на него вину за все, другая ждала, чтобы он сказал, как быть дальше. Все хотели ответов. Ответы же, которые у него были, счастья никому не доставили.

«Имела место колоссальная и страшная ошибка, и совершил ее я. Леди Арилоу и все хитроплеты невиновны. Смерти хитроплетов от наших рук – это убийства. Те, кто истребил жителей деревни Плетеных Зверей и убивал прочих невинных хитроплетов, должны быть найдены и преданы суду. Хитроплетов, сосланных на Фермы-убежища и в тайные трудовые лагеря, следует освободить. Хитроплетов, у которых отняли дома, следует обеспечить жилищем. Я прослежу, чтобы все было исполнено, и, поскольку основная тяжесть вины лежит на мне, после предстану перед судом.

Замыслившие убийство Скитальцев и заведомо ложное обвинение хитроплетов должны быть найдены. Они убивали, боясь, что Скитальцы расскажут о пробуждении вулканов. Испугались, что если мы не начнем осваивать горы, то наступит голод. Они были правы. Голод начнется. Если мы не сделаем того, что сделать следовало годы назад, – заберем земли у мертвых».

Возмущались неистово. Прокса заклеймили святотатцем, убийцей, хулителем, смутьяном. Но что с ним могли поделать? В конце концов, кто установил связь посредством курьеров на птицах – вместо сорочьих хижин? Прокс. Кто прямо сейчас устраивал голубиную почту и распределял припасы? Прокс. Кто собрал дружины, чтобы искать и ловить бандитов, теперь, когда не стало Скитальцев? Прокс. И кто работал с последней живой Скиталицей? Прокс. Ждать подобных деяний от Шквальной Гавани смысла не имело.

Потому он оставался на свободе, пусть и ненавидимый многими. Он привык, что в лицо летят камни, что когда он входит, голоса стихают, что ему разбивают окна. Его хотели даже убить, и не раз, но по некой причине ни одно покушение не удалось. Человек, засевший на крыше и метивший Проксу из пистолета в сердце, отчего-то свалился и, пролетев два этажа, разбил себе голову. Двое, что ворвались к нему с топорами, почти сразу же вылетели вон с размозженными макушками. Глядя через окно спальни им вслед, Прокс как будто разглядел третью фигуру – та неслась за убийцами; фигура была огромная и на бегу ей по спине хлестали дреды, а в руке была дубина с шипами.