Джозеф Дилейни - Месть Ведьмака [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Поговорив с Грималкин, я направился в деревню, где купил у плотника гроб.

– Прими мои соболезнования, – сказал он мне, печально качая головой. – Это был добрый человек.

Мой учитель был мужчиной рослым. Я искренне удивился, узнав, что у плотника уже есть гроб нужного размера – иначе тело Джона Грегори еще одну ночь оставалось бы непогребенным.

– Мистер Грегори заказал и оплатил его в прошлом месяце, – пояснил плотник.

Грималкин помогла мне выкопать могилу. Когда мы приготовились опустить тело учителя в темную яму в сырой земле, я кивком указал на меч, который до этого положил рядом с собой на траву.

– Я положу его под гроб, – сказал я. – Ты ведь не хочешь взять его назад. Так будет надежнее. Отсюда он не попадет ни в чьи руки.

– А если ты передумаешь? Неужели нарушишь покой останков Джона Грегори, чтобы его достать?

– Еще одна причина положить меч именно здесь, – ответил я. – Ибо я никогда этого не сделаю. Пусть покоится с миром.

Грималкин ничего не сказала, лишь пристально посмотрела на меня и покачала головой. Я поежился под ее взглядом. Она была не только грозным воином, но и хорошей провидицей. Кто знает, что она увидела в будущем? Что бы это ни было, мне она ничего не сказала. А если бы и сказала, я пропустил бы ее слова мимо ушей, потому что будущее не высечено на камне.

Поэтому я положил меч в могилу, после чего мы опустили на него гроб и несколько мгновений постояли молча. Что думала в эти минуты Грималкин, я не знаю, но ее взгляд был устремлен в землю.

У меня нет привычки молиться, но я вспомнил, что сказал когда-то на могиле отца. Сегодня я мысленно повторил эти слова: «Прошу тебя, Господь, даруй ему упокоение, ибо он его заслужил. Это был порядочный, трудолюбивый человек, и я его любил».

Что кривить душой – Джон Грегори был для меня и наставником, и другом, и отцом.

Затем, не проронив ни слова, мы с Грималкин засыпали могилу. Тишину нарушал лишь звон наших лопат и стук земли по крышке деревянного гроба. Воздух был неподвижен. Даже птицы – и те умолкли.

Как только мы завершили наш скорбный труд, Грималкин занялась шрамом на моем лице. По причине, известной только ей одной, это следовало делать в темноте. Я сидел в пристроенной к дому кладовке.

– Не шевелись! – прошипела она. – Как бы больно тебе ни было, ты не должен двигаться.

Я почувствовал прикосновение ее пальца к моему лицу. Грималкин провела им вдоль всего шрама, который начинался прямо под левым глазом. Она едва слышно пробормотала три каких-то слова, и в моей левой щеке возникло странно ощущение: сначала это был лед, затем огонь. Резала ли она меня кинжалом или другим инструментом – я не знал. Но боль и впрямь казалась невыносимой. Потом по моему лицу потекла кровь.

И хотя сделать это было очень трудно, я не шелохнулся, хотя внутри меня все стенало и корчилось от боли. Позднее я посмотрел на себя в зеркало: Грималкин вскрыла шрам. По моему мнению, это выглядело еще ужаснее. Тем не менее я ее поблагодарил – мне было все равно, как я теперь выгляжу. Я чувствовал себя опустошенным, словно все мои эмоции умерли.

На рассвете мы с ней коротко попрощались. Кивнув мне, ведьма зашагала к своей лошади. Она не сказала, куда направляется и когда вернется. Я отказался помочь ей в борьбе с новой угрозой, так что, возможно, нашему временному союзу настал конец. Она вновь станет той, кем была всегда, – безжалостной убийцей. Увижу ли я ее когда-нибудь снова?

В ту ночь мне приснилась Алиса…

Она была ужасно испугана. Алиса подняла на меня глаза, и я увидел, что она вся дрожит. Меня тоже била дрожь и подташнивало.

Алиса была привязана к плоскому камню на приподнятой платформе. Рядом высился насыпанный из камней курган. Но это был не пирамида, какую часто можно встретить на вершинах высоких холмов. Внутри она была полая, и в ней пылал жаркий огонь. Это была печь, сложенная с жуткой целью.

Был Хэллоуин, и я собирался свершить ритуал, который уничтожит дьявола.

По другую сторону платформы, как раз напротив меня, стояла Грималкин. В ее руках было два кинжала – Режущий Кости и Печальный, он же Клинок Сожалений. Первый отсечет большие пальцы на руках Алисы, второй вырежет сердце из ее груди.

Если Алиса вскрикнет, когда я отрежу ей первый палец, то ритуал будет сорван. Чтобы он оказался успешным, она должна набраться мужества и молчать.

– Я готова, Том, – тихо сказала она.

– Пора начинать, – произнесла Грималкин.

Я любил Алису, а она любила меня. И вот теперь я собрался лишить ее жизни.

– Прощай, Том, – сказала она. – Ты лучшее, что было в моей жизни. Я ни о чем не жалею.

Я попытался ответить, но в горле у меня пересохло, и я не смог выдавить из себя ни слова. К глазам подступили слезы.

– Давай, не тяни время! – приказала Грималкин.

Я поморгал, стряхивая с ресниц слезы, и нежно-нежно взял левую руку Алисы в свою, после чего крепко прижал ее к камню. Теперь я должен примериться ножом. Взяв у Грималкин кинжал, я приготовился сделать то, зачем здесь находился. Это было нелегко. Мои руки дрожали, ладони вспотели, мешая как следует сжать рукоятку кинжала. Набрав полную грудь воздуха, я вогнал лезвие в основание большого пальца Алисы. Из моего горла вырвался крик ужаса, а вот Алиса оказалась сильнее меня. С ее губ не сорвался даже сдавленный стон.

Я проснулся. Сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Мне приснилось то, что могло произойти. Ночной кошмар был реальным и осязаемым, однако это был только сон. Наши с Алисой пути разошлись, и будущее изменилось.

Затем я почувствовал на ногах тяжесть и услышал кошачье урчание. Значит, домовой все-таки уцелел. Правда, он не заговорил со мной, не попросил моей крови.

Попроси он – я бы охотно с ним ею поделился. Когда-то Джон Грегори начал с того, что заключил с Кратчем договор, согласно которому тот согласился стеречь наш дом и сад. Мои отношения с домовым стали гораздо теснее, и я не знал, куда это меня приведет. Я понимал, что я не такой, как все. Однако Тьма менялась, и, возможно, борьба с ней потребует новой тактики.

Мы ведем дневники, чтобы извлекать уроки из прошлого. Но теперь я знаю: ведьмак должен смотреть в будущее и приспосабливаться к переменам. Мудрец учится до своего последнего дня. Джон Грегори был мудрецом и потому понял, что порой компромиссов с Тьмой не избежать. Подозреваю, это был последний усвоенный им урок.

Во второй половине того дня, когда мы предали тело Джона Грегори земле, я услышал звон колокола и вышел к дороге. Передо мной стоял фермер в грязных сапогах – нервный, испуганный, явно нуждающийся в помощи.