Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

Гость, услышав о Владыке, зябко звякнул крыльями. Подвинул царице пустой кубок, который она поспешила наполнить.

– Будут ли они веселиться о тебе после? Когда я возьму прядь твоих волос? Когда твоя тень отправится к ладье Харона, а плоть сгорит? Ты, – он перевел взгляд на царицу, и она метнулась в сторону, словно стараясь уйти от свистящего в воздухе лезвия, – будешь радоваться о нем?

– Нет, господин мой, – тихо ответила дочь Атланта.

Сизиф нахмурился, сделал раздраженный жест, но Танат качнул чашей – пусть говорит.

– Нет, господин мой, я буду рыдать над его телом, рвать на себе волосы и бросаться в костер, – Меропа говорила ровно и тихо, задумчиво улыбаясь. – Отведай этих фиг в меду: они особенно удаются поварам…

Танат не притронулся к блюду с фигами.

– Почему?

– Потому что я бессмертна… и слаба. Потому что я буду плакать не о том, кто получит вечный покой на берегах кристальной Леты – а о нашей разлуке, которая будет длиться вечно. Ведь я никогда не смогу последовать за ним. Я буду плакать о себе и о моей любви, которой суждено остаться в одиночестве!

Танат качнул головой, принимая ответ. Молча осушил еще кубок – не касаясь еды, думая о чем-то своем, и дочь вещего Атланта, Меропа с ужасом вглядывалась в точеный профиль гостя…

О чем может задуматься смерть?!

– Значит, – сказал подземный посланец, – вас ранит не смерть? Вы плачете о потере, которую она приносит.

– О потере, которую она приносит, и о разлуке, которой не будет конца, – подтвердила Меропа. Ее муж ёжился, крутился, делал знаки: женщина, примолкни! – но она продолжала говорить. – Это удел не только смертных. Правда, бессмертных забирает не твой клинок…

Не звякнуло ни единое перо, но цветы по стенам завяли, и потускнели фрески над входом. Скрестились взгляды сына Ночи и дочери Атланта – непобедимого, неумолимого и слабой, любящей мужа… бессмертных.

– Тартар?

– Или груз, опустившийся на плечи, – губы царицы покривились с болью, – мой отец, Атлант не всегда был таким, как сейчас… Забвение. Величие – впрочем, едва ли на Олимпе заметят потери, которыми грозит величие... У них ведь там просто, на Олимпе. Они выбрали один из двух путей, чтобы не испытывать боли от потерь: у них есть столь многое… многие… что они не заметят утраты чего-то или кого-то одного, пусть и важного.

– Какой же второй путь, о моя мудрая жена? – полушутливо вмешался Сизиф и сам наполнил чашу гостя, где оставалось на дне.

Ответил Танат, глядя на искрящееся в золоте вино:

– Когда у тебя нет того, кого можно потерять.

Он долго сидел молча, взъерошив перья и глядя перед собой кинжальным взглядом. Сизиф, царь Эфиры, забыл радоваться дорогому гостю и не знал, куда деть руки: отпустил гулять по столу. Руки хватались за край золотого блюда, вцеплялись в баранью ногу, потом хватали оливки – не доносили до рта…

Меропа молча подливала в кубок посланнику Мойр. Только отворачивала лицо – но не от страха, а будто из нежелания уловить что-то лишнее.

Что нельзя услышать, если рядом чудовище.

«Ты бездарно дерешься… бездарно дерешься, невидимка. Почему ты не сражаешься теперь?! Ты – воин! Я учил тебя быть воином! Настоящий воин не опускает оружия, не сдается на милость владычеству… миру… власти… Ты бездарно сражаешься, ученик… может быть, мне следовало учить тебя лучше. Друг мой… брат мой… если ты проиграл эту битву, значит – мне опять нечего терять…»

– Да, – сказал Танат так внезапно, что Сизиф подавился фигой в меду, фиги царь Эфиры ел от тоски и тревоги – чтобы заглушить дурные предчувствия. – Я дам вам время проститься.

Ставя на стол свой золотой кубок, Танат Жестокосердный выглядел усталым и измотанным многодневными полетами – но зато и принявшим решение.

– Один раз. Проститься… Ничего, что те зовут. Пусть рвутся нити. Пусть время получат и они. Проститься перед разлукой.

Сизиф выдавил на губах дрожащую улыбку. Его жена, простирая руки, прошептала, что о такой милости она и мечтать не могла.

– Всю жизнь я буду приносить жертвы тебе и другим подземным богам… – ее ладони опускались, по мере того, как голова Таната, сына Эреба и Нюкты, медленно клонилась на скрещенные руки.

Склонилась.

Улыбка с лица Сизифа сползла не сразу – уж очень приклеилась. Приподнялся со своего места. Подошел. С опаской протянул руку – тронул спящего за крыло. Выдохнул:

– Подействовало.

Царица выскользнула через боковую дверь и вернулась, ведя за собой пятерых высоких, с изрубленными лицами лапифов. Эта братия, видно, навидалась в жизни всякого, и вид уснувшего за пиршественным столом бога смерти не показался им чем-то удивительным.

Двое шедших впереди несли толстые, тускло блестящие цепи.

– В оковы, как договаривались, – приглушенно шепнул Сизиф и отошел от стола подальше. – И в подвал.

Подвал. Уж конечно, не спальня – там Убийце делать и вовсе нечего. Мом-насмешник, видно, зарвался – и сказал толику правды.

Я разжал пальцы, и лапиф с иссеченным лицом – один из той пятерки – замигал слезящимися глазами. Потом открыл рот, чтобы глотнуть воздуха и закричать.

Убить я его не мог, он бы не умер. Зато мог превратить.

Черный взъерошенный пес с отметинами на морде гавкнул раз, два, ощерил клыки – и с ошалелым воем унесся по коридору от мощного пинка. Надо бы и остальную четверку достать, чтобы впредь не думали богов связывать, все равно ведь без дела здесь шатаюсь…

Дворец Сизифа, сына Эола и царя благословенной Эфиры был выстроен будто в насмешку над богами. В его коридорах без труда заплутал бы Гермес-Психопомп. Комнаты отрастали друг от друга бешеной порослью, коридоры оплетали их диким виноградом… да что ж такое, опять я к оружейным прибрел? Тьфу, сколько можно.

Все-таки подвал. Слово настойчиво елозило в мыслях, пока я кружил по дворцу в ожидании Ареса. Гермес столковался с Эниалием почти сразу, сказал, тот даже вопросов задавать не стал: как услышал, что надо где-то выступить божественным гневом – просиял ярче своего же шлема.

– У-у, хвала Ананке, а то праздник этот, Аполлон на кифаре бренчит… Где кого уже убить?!

С племянником всегда легко было договариваться.

Гермес – с этим труднее, вестник все щурился на меня, подвох искал. Потом не утерпел.

– Владыка… Арес-то тебе зачем? Ты же мог бы и сам…

– Лети на Олимп и не умничай.

Мое настроение он научился читать за годы лучше подданных: так взмыл, что только крылья таларий белизной сверкнули.