Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

Гермес, наверное, меня проклинает (очень тихо и очень про себя). Сколько работы… Танат взялся за дело не шутя, наверстывал упущенное, и толпы теней еще долго будут валить ко входу у Тэнара, Цербер обожрется медовыми лепешками до полной неподвижности, а Харон сможет плавать в медяках, которыми ему оплатят за провоз.

Чем ему оплатил бывший царь Эфиры? Медью – или, может, золотом, за то, чтобы его не узнали?

Все же не видать Сизифу забвения. Допрашивать мертвых, что бы там ни говорили, легче, чем допрашивать живых: живые уповают на то, что их освободит смерть. В случае с Сизифом смерть сама бы не отказалась выдумать муку для своего бывшего тюремщика – оставь это мне, Танат, у меня получше с воображением, он расскажет все. Расскажет, зачем – нет, я знаю, зачем ему было выступать против богов таким образом. Он просто боялся моего царства, пытался отчаянно продлить обрезанную Мойрами нить, склеить ее, срастить воедино…

Но мне нужно узнать, кто предупредил его о твоем приближении, Убийца, и кто дал ему цепи.

И зачем этому кому-то было нужно твое заточение.

Я потер обожженную ладонь. «Рано или поздно», – напомнили из Тартара, и качнулся свод, угрожая лечь на плечи Атлантовой ношей. Вздор и глупости, это другое, я узнаю, кто…

Я удержу.

– …видеть тебя здесь. Если вдруг кто-то донесет Деметре…

Голос был шелестящим, низким, далеким – но непохожим на жалобы теней, да и редко забредают тени в каменистые низины Ахерона. Не желают ухудшать себе этим зрелищем и без того безрадостное состояние.

– Среди моих подданных нет того, кто побежал бы доносить матери. И у меня есть право спускаться сюда, если ко мне воззовет нуждающийся.

Я поднял голову, пронзая взглядом неровные каменные зубцы, похожие на искрошившиеся наконечники копий. Жена шла вдоль берега, по той линии, где вода соприкасалась с кашей из серого песка и острых камней. Шла босиком, в коротком зеленом хитоне, как будто спустилась только что из солнечного дня, с лужайки, где ведут хороводы нимфы…

Оттуда и спустилась. Сейчас ведь лето в разгаре, люди снимают первые лозы, на Олимпе отгремел праздник в честь щедрости Геи и победы в Титаномахии…

То есть, праздник-то, наверное, еще не отгремел. Просто некоторые боги и богини покинули пиршественный зал раньше.

– И потом, мать сейчас обходит владения. Осматривает дары природы и уговаривает Борея не бросаться так на мирмидонян: он приносит град, и посевы стонут.

– Твоя мать обходит владения, а ты изводишь меня разговорами ни о чем. Какое мне дело до проделок Вакха или состязаний Аполлона с каким-то смертным?

Не знал, что Трехтелая может разговаривать в подобном тоне: почти брюзжит, а обычно шепчет. Темные одежды Гекаты подметают берег Ахерона, собирая на себя песок, чаровница, как всегда, словно плывет, и два тела поспевают за третьим, чуть отставая.

Раздражена. Но и встревожена, между тем как жена грустна.

Проходят мимо каменных клыков и следуют вдоль берега – медленно, шаг за шагом, не обращая на меня внимания.

Снова хтоний. За последнее время я слишком свыкся с ним, он словно стал моей сущностью – частью Аида-невидимки, я и не подумал, что его нужно бы снять… и сейчас не думаю.

– И кто же к тебе воззвал?

Вопрос Гекаты снова остался без ответа, но Трехтелая не сдалась, вернувшись, правда, к прежнему шелестению.

– А может, тебе просто наскучили солнце, трава, цветы, общество подруг-нимф…

– Они давно отдалились. Левкиппа все чаще отлучается увидеться с братом. Каллигенейя всегда была не слишком разговорчива и вела себя словно сторож – да она и есть сторож, приставленный матерью. Теперь меня не нужно больше сторожить, и она теряется. Фено просто боится. Когда я вернулась впервые, она смотрела так… словно это не я. Она теперь обращается ко мне только «владычица» или «Персефона». Остается Иахе, но она слишком легкомысленна. Так жадно расспрашивала меня о пире в честь победы над Кроном… Что надела Афродита? О чем пел Аполлон? Правда ли, что Гефест даже на такой праздник является чумазым…

Она наклонилась и сорвала асфодель, который по какой-то прихоти решил взойти среди песков и камней Ахерона. Поднесла мертвый цветок к лицу. Они были неприятно и тревожно схожи в этот момент: бледные, светящиеся печалью неизвестной обреченности…

– Он опять смотрел на меня, – тихо, нараспев проговорила Персефона. Она отвернулась к Ахерону, и я больше не мог видеть ее лица, только каскад медных локонов, текущий по плечам.

Геката неопределенно дернула рукой, как бы говоря: «Теперь понятно».

Разговор, который мне выпал шанс подслушать, происходил не впервые.

– На празднике в честь Титаномахии?

Жена не ответила и не кивнула, только опустила руку с асфоделем.

– И это был тот же взгляд? – прошептала Геката.

– Нет. В прошлый раз он любовался. Теперь он меня раздевал.

Я вовремя опомнился – скрип моих зубов чуть не заглушил звук течения реки. Не хватало мне выдать себя.

Не хватало мне…

Гермес? Гермес бы не осмелился… Арес? Аполлон? Дионис?! Они до скончания времен будут бояться глянуть в сторону любой женщины – смертной ли, богини, все равно. Я бесшумно подался в сторону богинь – на случай, если они соберутся уходить или заговорят тише. Геката словно мысли мои услышала – понизила голос.

– Говорил он тебе что-нибудь?

– К чему? Его глаза достаточно красноречивы. Он смотрел так, что это поняла не только я – все. Геба улыбалась мне, поднося нектар… Эрот подмигивал так, будто это его заслуга…

Я обещал этому златокрылому ничтожеству выщипать перья? Я выверну ему крылья из суставов, а лук со стрелами утоплю в Стиксе.

– Ты думаешь, он предложит тебе делить с ним ложе?

Геката спрашивала так, что любое утверждение прозвучало бы мягче. Пальцы жены вздрогнули, сминая стебель асфоделя.

– Предложит? О, нет… он – Кронид, а они не умеют предлагать. Они всегда берут сразу.

Тишина. Воздух не льется в легкие. Мир дрожит и расплывается в алом мареве, закрывающем глаза. В мозгу отчаянно сопротивляющейся пленницей бьется одна мысль: Посейдон бы не стал. Я знаю его, знаю даже изменившегося, растерявшего неугомонную веселость Жеребца – он бы не стал…

Я знаю, кто стал бы.

– Почему не расскажешь мужу? – голос Трехтелой прорывается через пелену, выцарапывает слова по слуху, словно стилосом по слишком жесткому воску.

– Зачем? Что он скажет мне? Что сделает? Видеть, как он прячет глаза? Слышать, что это то, с чем нужно смириться или что это честь?

– Ты плохо знаешь Щедрого Дарами, если говоришь так…

– Он – Кронид. Я знаю их достаточно, – воды Ахерона, погасите пламя в ее голосе, пока оно не сожгло меня изнутри!