Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

– Значит, ты плохо знаешь, как он относится к тебе.

– Может статься, ты знаешь лучше?

Головка асфоделя упала на песок. Геката подозвала ее мановением руки, покатала в ладонях, растирая лепестки в сочное месиво.

– Удар за удар, – так шепчутся дикие колдовские травы перед полуночью. – Откровенность за откровенность… Он обожает тебя, и это ясно для всех, кто понимает его хоть немного. Значит, ты не знаешь его совсем или все время отворачиваешься – дело твое… Но говорю тебе: за такую любовь любая из богинь отдала бы половину своей красоты, даже…

– Ты?

– Мне нечего отдавать. И я не ты: меня нельзя полюбить так. Я не люблю сама, и меня нельзя полюбить - никак, и, может статься, в этом мое спасение и мой дар: так легче…

Да, Геката, так легче. Ты вновь удивляешь меня: я слышу, какой ровный у тебя голос, но вижу, как отвернулось твое правое тело, как исказилось лицо – тоской, обычной смертной тоской по тому, чего никогда не будет. Не тоскуй, Трехтелая, ты не знаешь, что это такое, ты не знаешь, насколько права сейчас со своим «так легче»…

– Пусть так, – не решили ли они обменяться телами? Гекату, не Персефону я слышу сейчас. – Пусть так… Тогда я права дважды и трижды. Мужу не следует знать. Знание только добавит ему забот.

– Не уверена, что Запирающий Двери…

– А если и так! – вскрикнула Персефона, и я наконец смог рассмотреть ее лицо: бледное, и гневное, и полное решимости. – Если он вдруг решится, если пойдет на глупость ради меня… Трехтелая, у тебя есть дар предвидения? Если муж выступит против Громовержца – чем это кончится для меня, для него, для его царства?!

Мягко рассмеялся в отдалении Тартар – потер невидимые лапы. Правота жены навалилась грузной тушей, норовя задушить – вынесу ли еще и это? На плечах и так хватает…

– Ты можешь взять с меня клятву водами Стикса – я буду молчать.

– К чему? – отозвалась Персефона устало. – Я знаю, что ты не донесешь ему. Я знаю, как дорог тебе Аид.

Левое тело Гекаты вознесло руки в протестующем жесте, но жена добавила с невеселой усмешкой:

– Нет, не тот что на троне, а тот что вокруг. Мир, который получил его имя.

Геката молчала. Руки ее – все шесть – были опущены.

Мир, который получил мое имя и который я не имею права разрушить опрометчивым поступком. Гера, сестра моя, похоже, мне осталось только молить тебя сохранить мой семейный очаг.

Мой холодный семейный очаг.

Те угли, которые еле тлеют в нем.

Сохранить его от молнии. От твоего мужа.

Но ведь ты же никогда не препятствовала ему в очередных любовных приключениях? Твой гнев падал только на головы его незадачливых любовниц – Семела, Латона, Ио… Ему ты никогда не препятствовала, зная, что это бесполезно.

Ему вообще никто и никогда не препятствовал.

Геката повела плечами, словно ощущая перемены.

– Мир странен, – прошептала она. – Наверное, вернулся Владыка. Идем, ты изранила ноги на этих берегах. Я напою тебя нектаром и снадобьем из молока, меда и лотоса: ты будешь безмятежной при встрече с мужем…

Мир был странен – да. Он качался и трещал, но не силясь сбросить меня, как в былые времена, а разрываясь от гнева и бессилия заодно со мной. Буря назревала там, куда не спускаются ветры, где не властвует Тучегонитель…

О, нет, он и тут властвует. Добрался, дотянулся.

Доказал свою власть, не спускаясь в подземный мир, отнимая то, что дал сам, да какое там – забирая последнее…

Доказал ли?! Отнимет ли еще?!

Тартар даже подначивать не решался. Да и Ананка не предупреждала из-за плеч.

Знала: доказал и отнимет. Это же Громовержец. Эгидодержец.

Ему никто никогда не препятствовал.

Сколько я просидел на песчаной отмели, вслушиваясь в свой мир, – не помню. Ивы над Коцитом тревожно перескрипывались – косматые старухи, перемывающие косточки молодым соседям. Огненные валы Флегетона рвались вверх, кромсали мать-темноту, и споткнулись лошади Нюкты, везущие ее колесницу к выходу, и храп Эреба стал не таким сонным…

Тени толпами валили от входа, и в надрывных стенаниях тонул плеск хароновых весел: друг-Убийца выполнял свою работу на славу.

– Теперь ты понял , – устало и равнодушно обронила Судьба. – Будь прежним невидимкой – и вечно бросайся клеить трескающийся сосуд: скрепишь одну трещину – а вода вытечет через другие. Или будь Владыкой – и позволь твоему списку писаться как должно .

Как там вежливо говорить со своею Ананкой? «Помолчи, ради Хаоса?» – когда хотелось бы сказать: «Заткнись, чтоб тебя в Тартар?»

Промолчал. Снял шлем, направляясь к своему дворцу.

И Ананка цокнула языком одобрительно, потому что: какой невидимка, если – видно?

[1] Таларии – название сандалий Гермеса

[2] Панамфайос – Всепрорицатель. Один из эпитетов Зевса.

[3] Стратий – Воинственный. Один из эпитетов Зевса.

[4] Телейос – Всемогущий. Эпитет Зевса.

И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц.

Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено.

Г. В. Голохвастов.

Златокрылый стрелок, сын брани и ласки, разве не вопросы без ответов ты любишь больше всего?

Стрела в чужое сердце – вопрос. Стрела-ответ ложится на твою тетиву с неохотой, а то в мире было бы больше счастливых пар.

Сын ярости и нежности, не задавался ли ты вопросом: может ли бог любить, как смертный?

Ведь ты же не будешь спорить, что смертные это умеют лучше. Прощают то, что бог бы не простил. Совершают безумства, которые измыслить не может Онир с его коварным жезлом сновидений.

Сходят в мой мир, что обозначает: они любят больше жизни.

Ответь мне, сын копья и пены, стрелял ли ты в Орфея? В Пигмалиона, полюбившего свое творение? В Кефала, отвергнувшего любовь богини и предложенное бессмертие ради жены?

Ладно, молчи, я отвечу за тебя: не стрелял. Или, может, промазал и никому об этом не рассказал. Полетел шутить жестокие шутки с остальными, бурча под нос: «Кто ж там знает, чем в него ударило. Предвечным Хаосом, что ли…»

Предвечным Хаосом. Силой, которую он породил и которая тоже любит пошутить, как ты, как твоя мать…

Вот только великой Эрос для ее шуток не нужны стрелы.

В то время как ты несешься посланцем своей матери, щедро раздаривая влюбленность, страсть, похоть, увлечение, опьянение – невидимая Эрос идет следом и касается одного из тысячи… смертных, всегда только смертных, потому что богам нечего положить на чашу ее весов, принести на ее алтарь.

Боги бессмертны, а потому не умеют любить больше жизни.

Так может ли бог полюбить, как смертный?!