Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

Не Аид Безжалостный. Не Владыка подземного мира, имя которого произносят шепотом и с оглядкой, не тот, кого поминают, когда нужно проклясть врага. Не Щедрый Дарами, не щит Тартара, не Правящий Золотыми Вожжами, не Запирающий Двери, не…

Уймись, отражение. Я говорю тебе: все закончилось. Можешь смотреть со мной туда, можешь, наконец, дорожить этим мгновением без опаски.

Слышит меня тот, который в черных водах, или нет? Верно, он занят, вспоминая что-то, отчего смягчается резкость черт и немного – от неизбывной тьмы до угля – светлеют глаза, и губы трогает намек на улыбку. Сидит напротив меня на берегу озера – внезапно помолодевший, словно на миг выступивший из тени, словно поймавший луч из тьмы – и заглядывает вглубь себя так, будто там – самое драгоценное…

Он?

Я?!

Нет, это не я.

Не Аид Безжалостный. Не Владыка подземного мира, имя которого произносят шепотом и с оглядкой. Не тот, кого поминают, когда нужно проклясть врага. Не Щедрый Дарами, не щит Тартара, не Правящий Золотыми Вожжами, не Запирающий Двери, не…

Бог?

Бог повелевает, я же…

Прикажу ногам – они не двинутся: вросли в землю. Не поднимется рука: висят плетью.

И глаза отказываются моргать: они не видят больше мира.

Нет больше мира.

Есть она, танцующая на зеленой лужайке.

Есть я, оглохший, ослепший, как в день, когда впервые полоснуло по глазам непривычным светом. Онемевший и забывший дышать: зачем тратить принадлежащий ей воздух? В один миг лишившийся всего, чего добивался – веками, за что боролся – веками…

Я невидим – хтоний на голове – и меня точно нет больше.

И у меня больше ничего нет. Потому что у меня нет ее.

Ветви лавра, из зарослей которого я смотрю, касаются рук – будто хотят утешить, плеч – словно стремятся удержать от непоправимого. Я знаю твою историю, лавр, она печальна, я понимаю, что ты хочешь помочь…

Но непоправимое свершилось. Я гляжу на дочь Деметры – Деметры! – и чувствую, как золотая стрела, которую никто не спустил с тетивы, которая осталась в саду на Олимпе – как она не спеша отравляет своим ядом все мое существо, и меня больше нет.

Есть – ее взлетающие в воздух в танце кудри, сияющие медью. Зелень взгляда, которым она ласкает пышные травы – кажется, они все-таки менее зеленые, чем ее глаза. Звуки ее смеха: она хохочет, одергивая короткий хитон, когда удается подкрасться к задремавшей подружке-нимфе и удачно набросить той на голову покрывало.

Ее танец, каждое движение которого втискивает золотую стрелу глубже в мое сердце, хотя я и так никогда не смогу ее выдернуть.

Улыбка, из-за которой Гелиос-Солнце держится подальше от этой поляны: ему с его колесницей нечего противопоставить…

Тайна, которая – в каждом движении ее танца, которая обступает со всех сторон, стучится в виски, к которой я подошел слишком близко: протянуть руку, коснуться – и разгадаешь… Это что-то такое простое, вроде песни о том, чтобы стоять и смотреть на нее, забыв обо всем остальном, потому что ее танец, смех, волосы – это важнее… важнее… чего?

Ответ был на подступах, я чувствовал его кожей, ощущая себя легко, как никогда, испытывая почти свободу от всего наносного, каких-то мелочей, которые я придумал сам для себя…

Потом на солнечную полянку пала тень – облачко набежало на Гелиосову колесницу, и в ушах отдался далекий торжествующий рык: «Бежишь!»

Кто бежит? Я? Да нет, я же только стою на поляне в Нисейской долине, любуясь самым прекрасным существом, какое мне доводилось видеть – куда там Афродите с ее томными взглядами и безукоризненной улыбкой! Я никуда не собираюсь, мне и здесь довольно неплохо, и я даже не понимаю, кто бы это мог торжествовать там, в отдалении – какой-то враг? бог?

Мир!

Я встрепенулся, смахивая с себя счастливое наваждение, отмел его, словно ложный сон, насланный Ониром, рванулся обратно, к себе самому, к Аиду Безжалостному, к Запирающему Двери… сжались губы, ссутулились плечи… пальцы стиснули жезл.

Успел. Подхватил.

Смолкает под ногами торжествующий хохот, мир ворчит скорее облегченно, чем с ненавистью – где, мол, пропадал?

Уходил, теперь вернулся. Вы думали, меня и правда больше нет? Обрадовались? Высунуться решили?!

Я удержу.

Только вот почему так давит ноша на плечах – с отвычки, что ли?

Ветви лавра лезли в лицо, пытались оцарапать плечи. Попытался отвести – нет, лавр взъярился не на шутку, а мне не хотелось шуметь.

Выдохнул. Вдохнул. Выдохнул.

Поднял глаза – цепляясь за свой мир, как за якорь, чтобы не унесло на опасную грань…

Я не знал, как мне представлять свою Ананку, – теперь знаю.

Кора, дочь Деметры, моя будущая жена, ты еще не знаешь, но ты уже – владычица моего царства, потому что ты властвуешь надо мной. Потому что я – твой, с первой секунды, как увидел тебя, а мне нельзя быть чьим-то, мой мир не потерпит…значит, нужно, чтобы ты стала моей.

– Приказывай, – сказал я сразу же после возвращения на Олимп, глядя в улыбающиеся глаза Громовержца.

* * *

Зевс смеялся.

До слез, до львиной хрипоты в горле.

Волосы рассыпались по покрасневшему лицу – тугие кольца запрыгали по щекам, и в каждом кольце – светлый отблеск…

Громовержец махал руками – мол, как так можно, брат? Уморишь со смеху!

Имел право.

– Вот сразу видно, что в этом ты неопытен, – не сдержался и фыркнул еще пару раз. – Сколько у тебя было с той нереидой? Ну, не хмурься, не хмурься. Но неужели ты думаешь, что осчастливишь Деметру, явившись женихом к ее дочери?!

И головой покрутил: нет ли кого – шуткой поделиться?

Никого не отыскалось: в комнатке мы были одни.

Скорее даже – комнатушке, тесной, с толстыми стенами, убранной дорогими коврами и заваленной подушечками разных размеров – ступить некуда. Всего два светильника – юноша и девушка из меди, простирающие друг к другу руки. Кресло и ложе, больше мебели не было. Зато ложе внушало почтение: оно раскинулось на добрую половину комнаты и было устлано белыми пушистыми шкурами.

Дурманящие ароматы впитались в каждую пядь, оглаживали чуткими лапами тело, расслабляя плечи, прикасались к скулам, заставляя их алеть…

– Здесь не услышат, – коротко бросил Зевс, когда мы с ним убрались с пира. – Гнездышко для утех. В собственном доме прятаться приходится – никогда не знаешь, кто из слуг насплетничает жене! А ты, кстати, не передумаешь?

Тогда я покачал головой – в точности как сделал это сейчас.

– Какое мне дело до Деметры? Ты – отец Коры. Отдаешь мне ее в жены, если я верно расслышал тебя час назад…

– Ты верно расслышал, и память тебе не изменила, – Зевс в любом кресле умудрялся сидеть как на престоле. – Но ты плохо знаешь сестру. Впрочем, это понятно: вы не питали друг к другу приязни, и ты не так часто появлялся на Олимпе…