Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

– Титаны, их дети… поэтому? – закрыл глаза, проехал спиной по стене. Смешно: к обнаженным плечам холодным гиматием липнет мрамор, а голос Судьбы все равно слышен оттуда… вот, и пальцы ее на плечах. – Поэтому никто из них не пытался сделаться Владыкой? Они поэтому не стали оспаривать царствование Посейдона и Зевса?

– Еще был страх…

Да уж, вещего Океана, небось, аж колотило от ужаса. И Нерей – ахал-охал, пять десятков дочерей, куда уж тут против Посейдона!

Или, может, просто не считал, что за власть можно заплатить такую цену. Прямодушные титаны слишком ценили ту малость, которую нужно отдать за возможность стать Владыкой.

Крон начал было платить, да тут война грянула.

– Есть что-то еще. Из-за чего они позволили нам сесть на троны. Помогали… направляли… толкали к правлению. Эреб сказал: когда мир проходит определенный виток, ему нужен Владыка, как племени нужен вождь. И тогда его выбирают или призывают, или он находится сам. Племя может бунтовать. Но потом вождь становится царем, а племя – народом, и твой свиток разворачивается как должно… Но должно быть еще что-то, из-за чего они поставили царями нас.

– Может быть, они просто знали, что вы можете выдержать это, маленький Кронид …

Конечно. Они будут нежиться в своих дворцах, рожать детей, наслаждаться мирной жизнью – а эти пусть себе сидят на тронах, в конце концов, у них есть власть, вот пусть и радуются…

Рука дернулась, и два светильника с противоположной стены с грохотом обрушились на пол. От искр занялись какие-то подушки, потом перекинулось на кресло…

Пойти? Сказать им? Глупо.

– Братья знают?

– Чтобы принять такую простую истину – не обязательно знать. Достаточно ценить преимущества своего положения .

Огонь раздувался клобуком змеи, с шипением, оскаливая ядовитые зубы бросался на все новую утварь, наконец плюнул клубком искр в кровать – вспыхнула простынь. Горело ясно и ярко, подогреваясь от огня, который еще не отпылал в моей крови.

– Да, – сказал я пламени. – Братья – Владыки.

Добродушные и нетребовательные хозяева в своих домах. Хозяину принесли обед, разложили на столе: вот власть, а вот поклонение смертных, там на драгоценном блюде зависть, в амфоре плещутся песни аэдов, не налить ли немного? Хозяин потирает ладони, берет полную чашу, ни от чего не отказывается: своё – да не попробовать… хозяину всего хватает.

А я вот приперся капризным гостем, начал ногами топать, орать, что стол неполный, позабыл скинуть обувь-дружбу, входя в дом, да еще съездил на поверхность, оттуда какую-то золотую гадость в сердце приволок.

Ложе пылало весело: ненужная рухлядь, свидетельство многих ночей позорной слабости, – слишком нежных прикосновений к медным волосам, непростительно долгих объятий, поцелуев, недостойно теплых для Владыки…

Это хорошо. Пусть горит.

Двузубец оставался в ладони холодным, как кровь настоящих царей.

– Ты ведь уже понял, невидимка? Понял, почему я молчала все это время? Почему заговорила сейчас?!

Потому что я был слепым и глухим – мне указали путь, подвели: идти только прямо! – но я же еще и дурак, а потому своротил на нехоженую тропу и продираюсь сквозь колючие заросли. И вот теперь, изорвав одежду и кожу – решил продрать глаза и оглядеться.

– Невидимка, ты упустил много времени, тебе нужно решать …

Ничего нет проще, чем – решать. Вышвыривать ненужное из-за котомки за плечами: что там мешает взбираться в гору? В пропасть! Кора оказала мне сегодня услугу услуг брошенной в лицо истиной.

Легко разлюбить, когда тебя ненавидят.

Я махнул рукой, и пламя погасло. Отгорело, оставив от ложа черные, подернутые проседью пепла останки. В воздухе носились обугленные перья недосожранных подушек. Огонь вернулся на место – в светильники, свернулся там и улегся прикормленным Цербером. Можно было втягивать ртом и носом воздух без опаски: в таламе больше не было ни запаха нарцисса, ни легкой горечи притираний, ни свежести, которую она всегда приносила, заходя.

– В пепел, – сказал я тихо – как изрекал на судах: «На Поля Мук».

Покачал в пальцах двузубец – что ты там, Эреб, говорил о бесконечности битв? Ну да, эта обещает быть довольно жестокой, но я уж как-нибудь справлюсь.

Вот и Ананка уже в упоении шепчет из-за спины: « Бей как бог, маленький Кронид », и верное оружие в пальцах – как влитое, да и противник всего один.

И всего делов-то – доказать себе, что он – это больше не я.

* * *

– Трехтелая, признавайся – твоих рук дело. И не прячь от меня глаза… ну, хоть одну-то пару можешь не прятать?! Чем ты его опоила?! Чтобы к жене… в талам… ни разу за месяц, я подсчитал!

Эмпуса ржет: «И как подсчитывал: изнутри? снаружи?!». Громко, у этой все громко, как когда-то – у Посейдона. Топочет копытами, хватается за бока и первым делом опрокидывает на себя со стола чашу с каким-то снадобьем.

В снадобьях у Гекаты весь дворец, который, как и положено Хозяйке Перекрестков, торчит в самом центре Стигийских болот, будто единственный больной зуб во рту у старика. Зуб повыгнил, поисточился от старости, зарос зеленоватой гадостью, так ведь он не для красоты – для необходимости…

Весь дворец – сплошное сборище клетушек-комнатушек, набитых восковыми табличками, шкурами невиданных даже в Стигийских болотах зверей; комнаты пропахли дикими травами. Все просторные залы, сколько есть – не для пиров, для колдовских ритуалов; там несут неусыпную службу мормолики, шныряют крылатые псы со злыми глазами; в темных одеждах проплывают печальные юноши, взятые из числа теней «для услужения и развлечения»…

– Ну, разве я осмелилась бы пошатнуть такой крепкий союз, – в каждой нотке голоса Трехтелой – двусмысленность. – И поднять руку на Владыку.

Гипнос громко кашляет в чашу – за кашлем слышится: «Ага, легче факелом в него пульнуть!»

В маленькой комнате среди кровавого сияния рубинов и колдовских отсветов аметистов – полутьма, даже огонь в очаге синеват. Стола нет, иначе гостям было бы негде поместиться среди сундуков, каменных и деревянных алтарей (столиков?), заставленных шкатулками, кувшинами, чашами, мешочками… Приходится тулиться к очагу: Ламия и Онир в креслах, Немезида и Тизифона из Эриний – на волчьей шкуре перед самым огнем, Эмпуса на низкой скамье, а Гипнос наворовал где-то подушек и обложился с ног до головы. Геката плавает между столиками и гостями, оделяя желающих амброзией и доставая какие-то снадобья, а мне места не досталось: невидимкам не положено. Пришлось приткнуться у двери, рядом со связкой сухих болотных лилий.

– Ну, не его, так ее… Нет, ну кого-то ты все-таки опоила?! Раньше меня Владычица такими просьбами не удостаивала. Вообще ничем не удостаивала, если точнее. А тут вдруг: хайре-хайре, не хочешь ли ты взглянуть на мой сад?!