Мэри Пирсон - Сердце предательства [litres]

Я покосился на Рейфа. На лбу у него выступила испарина. Следующая сдача. Лия прижимала к себе карты, шевеля губами и прикрывая глаза, словно безуспешно пытаясь расположить их хоть в какую-то комбинацию. Наместники сделали свои ставки. Лия сделала свою. Малик уравнял их все и открыл две свои карты. Лия опять, качая головой, озадаченно уставилась в свои карты. Она добавила фишек в банк и вскрыла две свои карты – ту же проигрышную комбинацию, с которой проигрывала весь вечер. Наместники подняли первоначальные ставки, выложив на середину стола остававшиеся еще фишки. Малик с торжествующей усмешкой ответил на ставки, присоединив к банку стопку своих фишек. Потом выложил на стол карты. Крепость лордов.

Наместники побросали карты – побить эту комбинацию они не могли.

Теперь все, затаив дыхание, ждали, когда свои карты откроет Лия. Она все хмурилась и качала головой. Потом посмотрела на меня. Подмигнула. Время замедлилось, словно прошла тысяча лет.

Потом перевела взгляд на Малика.

Тяжко, сокрушенно вздохнула.

Она положила свои карты на стол.

Шесть черных крыльев.

Идеальная комбинация.

– Если я не ошибаюсь, мои карты бьют, Малик?

Малик сидел молча, с отвалившейся челюстью. И тут зал взорвался оглушительным хохотом. Лия невозмутимо подгребла к себе банк. Три наместника пораженно кивнули. Малик все еще не мог поверить в то, что сделала Лия. Он долго не сводил с нее глаз, потом наконец огляделся, словно только сейчас заметив толпу вокруг и услышав смех. Побагровев от ярости, он вскочил (его стул отлетел в сторону) и потянул из ножен кинжал.

В ответ мгновенно раздался лязг десятков выхваченных ножей и кинжалов, в том числе и моего собственного.

– Залей-ка лучше это дело элем, Малик. Девушка обставила тебя честно, все по справедливости, – миролюбиво сказал наместник Фейвелл.

Грудь Малика ходила ходуном, обводя взглядом зал, он заметил меня, потом мой нож. Он неуклюже повернулся, споткнулся об опрокинутый стул и с перекошенным лицом бросился вон. Четверо братьев-рахтанов последовали за ним.

Кинжалы вернулись в ножны. Снова раздались смешки.

Рейф вытер пот с верхней губы. Когда Малик схватился за нож, он сделал стремительное движение в сторону Лии, готовясь перехватить его. Безоружный. Не слишком естественно для безразличного к ней придворного хлыща. Ульрикс, вспомнив, наконец, о своих обязанностях, отвел Рейфа в сторону.

Я обернулся к Лии. Спокойно, чуть опустив голову, она смотрела в опустевший коридор, вслед взбешенному Малику. В ее сдержанном, безмятежном взгляде я прочел удовлетворение.

– Забери выигрыш, – велел я.

Вдвоем мы вышли из зала и вернулись в мою комнату. Я закрыл дверь, запер ее изнутри и только тогда повернулся.

Лия, стояла лицом ко мне, обхватив себя руками и вызывающе подняв голову.

– Ты совсем рехнулась? – заорал я. – Разве тебе недостаточно, что ненависть к тебе горит в нем ярче тысячи солнц? Неужели обязательно было унижать его перед боевыми товарищами?

Лия смотрела мрачно. Будто не слыша, не спеша отвечать. А когда все же заговорила, голос ее звучал ровно, в нем не было волнения.

– Малик смеялся в тот вечер, рассказывая, как он убивал Грету. Он сознался в ее убийстве. Он сказал, что это было просто. Ее смерть далась ему даром. Он расплатится за нее теперь. И будет расплачиваться, пока я дышу. Каждый раз, как увижу эту самодовольную ухмылку на его лице, я заставлю его платить.

Она бросила свой выигрыш на койку и опять обратилась ко мне.

– Поэтому короткий ответ на твой вопрос, Каден, – нет. Недостаточно. И никогда не будет достаточно.

Теперь я начал понимать, почему службу в армии Свен ставил выше любви. Службу куда проще понять, и в ней намного меньше шансов погибнуть.

Увидев сегодня вечером, как Лия подходит к столу, где множество варваров играли в карты, я растерялся. Потом заметил среди игроков Малика и вспомнил. Игру в карты я всегда предпочту вышиванию. Мои братья завзятые картежники, разве что не шулера – о лучших учителях и мечтать нельзя .

Единственное, что я мог в эти минуты, – сдерживаться, чтобы самому не свернуть ей шею. Но как же тяжело было сознавать, что при мне нет меча, чтобы защитить ее от Малика.

Да, Лия, ты была и остаешься вызовом и затруднением . Но разрази меня гром, если невольно не восхищался ею в этот момент – хотя по шее у меня ручьями тек пот, хотя мысленно я осыпал ее проклятиями. Не это я имел в виду, когда просил ее сидеть тихо. Но слушается ли эта девушка хоть кого-нибудь?

Я бросил свой ремень на сундук. Эта комната действовала мне на нервы. Запах, мебель, мягкий ковер с цветочным орнаментом. Она и впрямь предназначалась для какого-нибудь напыщенного придворного глупца. Я растворил ставни, чтобы впустить свежий ночной воздух.

Мы здесь седьмой день, а от Свена, Тавиша, Оррина и Джеба по-прежнему ни звука. Слишком долго. Я начинал думать о самом плохом. Что если я привел своих лучших друзей в лапы смерти? Я поклялся Лии, что вытащу ее отсюда. Что если я не смогу сдержать клятву?

Не тяни ее за собой… Если у Комизара или Совета возникнет хоть легкая тень подозрения …

Я изо всех сил старался даже не глядеть в ее сторону. За все последние дни нам удавалось лишь переброситься редким словом в зале Санктума – вокруг было слишком много ловивших каждый звук ушей, чтобы мы решились сказать друг другу хоть что-то важное. Я видел, что мое равнодушие начинает ее задевать, но за нами пристально следили, и не один Каден. Все рахтаны тоже наблюдали. Я чувствовал, что им не терпится поймать на лжи одного из нас или обоих. Мы не внушали им доверия. А тут еще Каланта. Я часто видел, как до начала общей трапезы она, стоя в тени у колонны, внимательно всматривается в Лию, а потом резко переводит взгляд на меня. Здесь, в Санктуме, были женщины, но ни одна не занимала сколько-нибудь важного положения – за исключением Каланты. Велика ли ее власть и в чем она – я не знал: сама она отвечала на мои расспросы более чем сдержанно, а больше никто ничего не смог мне о ней поведать, как я ни старался вызнать.

Это, впрочем, не мешало ей пытаться выудить информацию из меня, умело придавая таким разговорам вид легкой, ничего не значащей болтовни. Она поинтересовалась возрастом принца, а потом спросила, сколько лет мне самому. Принцу девятнадцать , ответил я правду на случай, если она это знает, а о себе сказал, что мне двадцать пять, чтобы не наводить на лишние размышления о совпадениях. В действительности у меня никогда не было личных эмиссаров. Я солдат, и мне ни к чему шпионы или посланники, которые бы обстряпывали дела от моего имени. Рассказывая о своей службе как эмиссара, я упирал на корыстные интересы – такой мотив будет вполне понятен Комизару, если Каланта передаст ему наши беседы.