Лэйни Тейлор - Мечтатель Стрэндж [litres]

Эрил-Фейн поведал Лазло, что крылья серафимов не всегда были распростертыми, как сейчас.

– Это предсмертный «подарок» Скатиса – он украл наше небо, будто всего другого было недостаточно.

Мужчина взглянул на цитадель, но тут же отвел глаза.

Но в тот день было похищено не только небо, как узнал Лазло, наконец находя ответы на вопросы, которые преследовали его с детства.

Какая сила может стереть имя?

– Это работа Леты, – объяснил ему воин. Лазло уже слышал это имя: богиня забвения, госпожа забытья. – Она съела его. Проглотила, когда умирала, и оно погибло вместе с ней.

– Разве вы не могли переименовать город? – поинтересовался Лазло.

– Думаешь, мы не пробовали? Проклятие очень мощное. Каждое название, которое мы придумываем, сталкивается с той же участью, что и первое. Остается только Плач.

Украденное имя, украденное небо. Похищенные дети, похищенные годы. Кто же эти боги, подумал Лазло, как не воры феноменальных масштабов?

Якорь господствовал среди построек – колоссальная масса, нависшая над силуэтами куполов. Все остальное казалось мелким, словно уменьшенная модель игрушечной деревни, построенной для детей. А на вершине находилась одна из статуй, которую Лазло не мог толком рассмотреть, кроме того, что она напоминала какое-то чудовище – с рогами и крыльями. Он увидел, что Эрил-Фейн тоже на нее смотрит и снова напрягается, отводя взгляд.

Они подошли к неприступной стене из голубого металла, и им навстречу вышло их отражение. Было в ней что-то такое – сам объем металла, его блеск, цвет, какая-то неопределимая странность, – что окунуло их в тишину, когда они приблизились, чтобы прикоснуться к стене.

Феллеринги взяли с собой чемоданчик с инструментами и тут же приступили к работе. Тион отошел подальше от остальных, чтобы по-своему изучить стену, и Дрейв поплелся за ним, предложив понести саквояж.

– Она скользкая, – заметила Каликста, проводя руками по поверхности. – Кажется мокрой, но нет.

– Тебе ни за что по ней не забраться, – заявил Эблиз Тод, тоже ощупывая стену.

– Хочешь заключить пари? – предложила девушка с блеском вызова в глазах.

– Ставлю сотню серебреников.

Каликста фыркнула:

– Серебреников! Как скучно.

– Знаете, как мы решаем споры в Танагости? – спросила Солзерин. – Ядовитой рулеткой. Ставите ряд рюмок и добавляете в одну из них отраву. Проигравший осознает свое поражение, пока умирает от удушья.

– Психи! – с восхищением воскликнула Каликста. Потом задумчиво покосилась на Тода. – Но, подозреваю, что Эрил-Фейну он нужен живым.

– Подозреваешь?! – ощетинился Тод. – Это ты у нас расходный материал.

– Какой ты гадкий. Знаешь что? Если я выиграю, ты построишь мне башню.

Тот громко рассмеялся:

– Я строю башни для королей, а не для маленьких девочек.

– Ты строишь башни для трупов королей, – подметила она. – Да и чего бояться, если ты уверен, что у меня ничего не выйдет? Я же не прошу тебя о Небесном Шпиле. Можно и что-нибудь помельче. Мне все равно не нужна гробница. Как бы я ни заслуживала вечного поклонения, я планирую никогда не умирать.

– Удачи с этим, – ухмыльнулся Тод. – А если выиграю я?

– Хм-м, – задумалась девушка, постукивая себя по подбородку. – Как насчет изумруда?

Тот кисло на нее посмотрел:

– У тебя забрали все изумруды.

– О да, ты прав, – широко улыбнулась Каликста. – Мне-то откуда знать?

– Тогда покажи его.

– Покажу, если проиграю. Но если я выиграю, тебе останется лишь гадать, был он у меня или нет.

Тод поразмышлял с пару секунд, его лицо стало хмурым и расчетливым.

– Без веревки, – уточнил он.

– Без веревки, – согласилась Каликста.

Мужчина снова коснулся металла, оценивая его гладкость. Должно быть, это укрепило его уверенность в неприступности стены, поскольку он согласился на условия Каликсты. Башня против изумруда. Справедливые ставки.

Лазло подошел к свободному участку стены и тоже провел рукой по поверхности. Как Каликста и сказала, она была не просто гладкой, но и скользкой. Металл твердый и холодный, что неудивительно, раз он в тени, и кожа Лазло заскользила по нему без каких-либо преград. Юноша потер кончики пальцев и продолжил обходить якорь. Мезартиум, Мезартим. Волшебный металл, волшебные боги. Откуда они взялись?

Оттуда же, откуда серафимы? «Они спустились с неба» – как говорилось в мифе или истории, если все это действительно правда. А где они были до этого? Что скрывалось за небесами?

Явились ли они из огромной, усыпанной звездами черной совокупности, называемой Вселенной?

«Загадки Плача» не были загадками Плача, подумал Лазло. Они значительно масштабней, чем это место. Больше, чем мир.

Дойдя до угла якоря, он выглянул из-за него и увидел узкий проулок, уложенный щебнем. Лазло отважился пойти по нему, все еще касаясь рукой мезартиума. Взглянув на свои пальцы, он увидел, что они окрасились в светло-серый цвет. Вытер их о рубашку, но это не помогло.

Напротив металлической стены стоял ряд наполовину разрушенных домов – кукольные домики, открытые с одной стороны. Тем не менее это были ветхие кукольные домики. Лазло мог рассмотреть бывшие гостиные и кухни и представить людей, которые жили в них до того судьбоносного дня, когда их мир перевернулся.

Лазло гадал, что находилось под якорем. Библиотека? Дворец или гарнизон? Стертые в порошок кости королей, воинов или хранителей мудрости? Может ли быть, что какие-то тексты пережили падение?

Его взгляд зацепился за яркое пятно впереди. Это оказалась заброшенная каменная стена, стоящая параллельно мезартиуму, но проулок был слишком узким, чтобы Лазло мог рассмотреть ее издалека. Только подойдя ближе, он увидел, что на ней нарисована картина, и только подойдя вплотную он понял, что на ней изображено.

Лазло посмотрел на нее. Всмотрелся. Обычно потрясение приходит как удар: внезапно и неожиданно. Но в данном случае оно подкрадывалось к юноше медленно, пока изображение обретало смысл и он вспомнил то, о чем невольно забыл.

На рисунке могли быть изображены только Мезартим. Их было шестеро: три женщины с одной стороны и трое мужчин с другой. Все были мертвы или умирали – пригвожденные, вскрытые или расчлененные. А между ними безошибочно виднелась более крупная, чем в жизни, версия Богоубийцы с шестью руками, и в каждой было зажато оружие. Рисунок был грубым. Кто бы его ни рисовал, он не был художником, но неотесанное напряжение, читающееся в изображении, придавало ему могущества. Это была картина победы. Жестокая, кровавая и триумфальная.

Но Лазло потрясла не жестокость – хлещущая кровь или обилие алой краски, чтобы изобразить ее. Его зацепила не алая краска, а голубая.

Во всех обсуждениях Мезартима никто не счел нужным упомянуть – если эта стенная роспись отвечала действительности, – что они были голубыми. Прямо как металл.