Кшиштоф Пискорский - Тенеграф [litres, edited]

В обратный путь он двинулся под покровом вечерних сумерек, опасаясь, что когда падет полная тьма, он не доберется домой. От избытка вина ему непросто было шагать ровно, поэтому он придерживался одной рукой за стену. Он не спешил, даже не предполагая, что в этот миг И’Барратора ведет смертельный бой с превосходящими силами врага.

Когда ученый начал задыхаться, он остановился подле фонаря, висевшего над дверью популярного среди жаков борделя. Несколько раз вздохнул и вытащил из-за пазухи тенеграф, а потом взглянул на него сквозь свет.

Таинственная, окруженная ореолом, исходящая лучами фигура теперь уже не выглядела столь же ангелоподобной в красном сиянии. Даже лицо, которое ранее казалось добрым и полным сочувствия, при таком освещении лучилось едва сдерживаемой ненавистью.

Хольбранвер стоял так довольно долго, покачиваясь от избытка вина и подумывая над тем, чем на самом деле была тень властелина. Так смотрел он на картинку, пока некие юноши не вышли из борделя и не захохотали, тыча в него пальцами. Только теперь до него дошло, под какой дверью он стоит. Поняв, что выглядит он, словно старый вдовец, которому не хватает смелости переступить порог заведения услад, он покраснел, а затем быстро двинулся вниз по улице.

Будучи уже в квартале Эскапазар, он заметил, что в некоторых окнах появились листы бумаги с трафаретами кавалеров, танцующих скелетов и дам. С минуту он рассматривал одно из таких окон, отбрасывающее на стену темного переулка светлый силуэт, а потом вспомнил, что через несколько дней начинается вастилийский праздник Джурхад — Ночь Огней.

Видел он пару раз, как тот проходит. Хотя находился он в то время во дворце, а не на улицах, помнил, что город в те дни был наполнен светом и людьми в масках. Зарево над крышами было видно за несколько миль. Световые трафареты на фонарях и в окнах возникали на каждой стене, а горожане пытались на эти тени наступить, превращая всю улицу в одну огромную площадку для детских игр. Порой какую-нибудь из горожанок затягивали в темный переулок и насиловали, порой мужчины в масках дырявили друг друга шпагами, но это нисколько не нарушало радостной атмосферы праздника.

Хольбранвер вздохнул. Вспомнил, как любила эту ночь Саннэ.

На улицу Аламинхо он попал уже в темноте. С некоторой опаской нырнул он в черную подворотню, чтобы с облегчением убедиться, что оказался в знакомом дворе, а перед ним — те самые рассохшиеся деревянные ступеньки. Поднимаясь, он с удивлением заметил, что одна из них провалилась. Готов был поклясться, что это не он, однако сейчас, отуманенный вином, уже не был в том уверен.

Поднявшись наверх, заметил он и еще один обеспокоивший его факт: двери были чуть приотворены. Помнил, однако, что он закрыл их перед уходом, но вместо замка здесь была лишь обычная щеколда — видимо, они могли открыться и сами по себе.

И лишь когда он вошел внутрь и зацепился ногой за что-то живое, что быстро отодвинулось, он осознал весь ужас ситуации. Сердце ушло в пятки, пока он шел к столу, где нащупал масляную лампу, а затем и огниво с трутом на деревянной тарелочке. Некоторое время пытался дрожащими руками высечь искру, все время опасаясь, что за ним следит притаившаяся в темноте фигура. В какой-то момент он даже услышал легкое покашливание, из-за которого едва не выронил все на пол.

Когда же наконец трут затлел, он поджег им фитиль и поднял лампу над головой. В комнате царил беспрядок, который он никоим образом не мог себе объяснить. Матрас был сброшен с постели, сундук с одеждой открыт, а все его содержимое вывернуто на пол. Кто-то распахнул также небольшой комод подле окна и выгреб из него оловянные кружки и старую миску. В углу же, на кипе одежды, вылизывал у себя под хвостом бездомный кот.

Хольбранвер, чье сознание было затуманено вином, некоторое время соображал, не мог ли мохнатый бесенок быть причиной всего этого бедлама. Потом решил, что не мог.

Он прогнал животину, поставил на ножки перевернутый табурет и уселся на нем, игнорируя стонущий протест дерева. Лишь сейчас он осознал, что провел в городе почти весь день. Весь день, в течение которого могло произойти столько всего! Меньше чем за день случались перевороты, рождались и рушились молодые монархии. И в этой истории с его участием могло разыграться несколько актов, он же вернулся лишь к мрачному эпилогу! Было понятно, что кто-то забрался в дом. Были ли это похитители Саннэ? А может, некто, у кого были с фехтовальщиком собственные счеты? И не стал ли беспорядок в комнате результатом схватки? Следов крови ученый не приметил, но это еще ничего не значило.

Одно было ясно: Хольбранвер снова остался один на один со своими проблемами. Внезапно он почувствовал себя невероятным неудачником, самым несчастным человеком на свете. Плечи его опустились, лицо вытянулось в жалобной, готовой ко всхлипу гримасе. И когда он был уже преисполнен самых темных мыслей, со ступенек до него донеслось смачное проклятие.

Сразу после этого дверь отворилась от пинка, ударившись с треском о стену. В колеблющемся свете лампы Хольбранвер увидал высокого фехтовальщика, двигавшегося с трудом, подпирая плечом более низкого и худого персонажа. Оба они были совершенно черными. У Хольбранвера мелькнула мысль, что это пришли тени, лишенные уже своих хозяев, не зря ведь вастилийские сказки твердили, что после смерти человека его тень, вместо того чтобы уйти в тенепространство, порой вырывается на свободу.

Только через миг, когда незнакомцы прошли в комнату, Хольбранвер понял, что они попросту покрыты копотью. Воздух наполнился тяжелым запахом горелой кожи. Арахон поднял голову, прищурился красными глазами и прошипел Хольбранверу:

— Проклятие, что ты здесь устроил? Помоги уложить господина Камину на кровать. Где миска? И что случилось со ступеньками?

Хольбранвер открыл рот, но не знал, как ответить на три вопроса сразу и с какого должно начать. Потому он лишь подскочил к Арахону и подхватил с другой стороны человека, оказавшегося старым лысеющим мужчиной, заросшим, словно кабан, щетиной. Арахон поднял матрас и одним движением снова положил его на кровать.

Они вместе усадили на нее Эльхандро Камину. Потом И’Барратора отыскал на полу оловянную миску и выскочил с ней наружу. Хольбранвер остался с печатником, который захлебывался кашлем, прижимая что-то к груди. Ученый осторожно развел его скрещенные руки и вытащил из них стопку бумаги. Потом решительным движением уложил Камину на кровати.

— Это последняя… копия, — прохрипел тот.

Было слишком темно, чтобы всматриваться в листы, а потому Хольбранвер без раздумий отложил их на подоконник.

— Все остальное… сожжено… весь тираж… а в третьей главе… это важно… — с каждым разом, когда Камина начинал фразу, на него обрушивалась внезапная атака кашля.