Тито Брас - Конан. Великий лес

Конан внимательно изучил план, нацарапанный на бересте. Руки киммерийца слегка дрожали, и он даже не пытался унять эту дрожь. Черная ярость окутала его душу… Он не сомневался, что мальчишка заплатил за этот план жизнью! И теперь, даже если бы все войско встало на защиту князя Брана, они не смогли бы остановить Конана: Бран был приговорен.

Они ударили с первыми рассветными лучами, в тот самый тихий час, когда серо-розовый свет только разливается по небу, когда холодная роса омывает листья, когда все живое замирает — ночные звери ушли на покой, дневные еще не проснулись — и кажется, что весь мир затаил дыхание в ожидании восхода. Было так тихо! Но боевой клич и топот копыт взорвали тишину… Только ратники и отряд Конана — только те, кто привел в Лес лошадей. Нападение должно было быть стремительным, чтобы принести успех… Они ворвались клином, пропоров дремлющий лагерь князя, как стальная змея, оставляя за собой путь, усыпанный мертвыми телами. Княжьи воины метались в растерянности — никто так и не смог оказать должного сопротивления, разве что те три шеренги, охранявшие шатер Брана…

Конан яростно рубил, а в мозгу его стучало: «За что?! За что?! Почему они защищаются?! За что они умирают?!» — но эти мысли не могли остановить его меч, ослабить силу удара… Конан знал, что прав! А они… Они — виноваты! Тем, что продолжают отстаивать жизнь своего тирана! Тем, что кто-то из них пролил вчера кровь лесного ребенка… Тем, что никто из них не одумался, не попытался защитить мальчишку от разошедшихся товарищей… А теперь — как доблестно они защищали князя! Меч Конана опускался со свистом — и снова взлетал, обагренный кровью! Вот чей-то бердыш обрушился на плечо, кольчуга лопнула, горячая волна боли прокатилась по телу… Стрела пропорола щеку… Ничего, шрамы — украшение мужчины! Вот перед Конаном вырос широкоплечий, кряжистый, рыжебородый воин в роскошно опушенном плаще и в шлеме с золотой насечкой — Конан узнал воеводу Горыню и миг помедлил, и Горыня успел нанести удар: удар меткий. Тяжелый меч опустился на шлем Конану, слегка оглушив, затем соскользнул, ударил в раненое плечо… Конан пошатнулся — успел отразить второй удар щитом — и рухнул на колени… Но от третьего удара Конан увернулся и, отбросив щит, воспользовался тем, что Горыня наклонился от усилия вперед, — рубанул с размаху по шлему Горыни! Воевода уткнулся в землю…

Конан ворвался в шатер. Кровь стекала по кольчуге, Конан чувствовал, как с каждым мигом слабеет рука; кровь заливала лицо, исказившееся от боли и гнева, кровь капала с лезвия меча… Конан был страшен. Но князь даже не вздрогнул, даже не приподнялся с подушек… Он смотрел на Конана из полутьмы, сверкая глазами в бессильной ярости. Бледное лицо, рука закована в лубок… Конан снова вспомнил снежного барса — раненого, загнанного в пещеру, беспомощно ожидающего, когда охотник нанесет последний удар.

— Что ж… Добивай! — прохрипел Бран.

— Я не убиваю раненых, — угрюмо ответил Конан, вытирая меч о края плаща. Он совершал ту же ошибку, что и «волчий князь» на том памятном поединке, но Конан иначе не мог. Не мог осквернить свой меч подобным убийством! Он уже успел подумать, что ни за что не повернется к Брану спиной… Когда из-за спины у него вылетела стрела — и вонзилась в горло князю Брану! Бран сполз с подушек, захлебнувшись кровью… Жизнь уже ушла из его глаз, но ненависть еще тлела на дне их.

Конан развернулся, намереваясь ударить того, кто посмел… Перед ним стоял Брикций — бледный, с закушенной до крови губой.

— Как ты мог? — вяло возмутился Конан. — Раненого старика…

— Рагнахар был моим другом. А Вуйко — сыном… Месть свята!

Конан выбрался из шатра, нашел Изока:

— Бери свою сотню и скачи в Гелон. Я не хочу большого сражения… А вы ведь — все равно, что княжье ратники, никто и внимания не обратит… Надо освободить княжича Бранко и везти его сюда. А мы пока отступаем, чтобы крови не лить…

— Ты сам весь в крови! — встревоженно воскликнул Изок. — Тебе нужен целитель, эта рана на плече — она опасна…

— Ничего, — поморщился Конан. — Не первая рана, не последняя… Руку не срубили — и ладно! Привези княжича… Пусть поговорит с ними… Они послушаются его. Вот увидишь — послушаются! Он теперь князь…

Изок обернулся, созывая своих ратников.

…Они промчались, подобно урагану, ворвались в город, взяли приступом тюремные подвалы. Стражники не особо сопротивлялись — они слишком потрясены были известием о смерти князя, хотя и не поверили до конца бунтовщикам… Все-таки подобная ложь была бы слишком чудовищным кощунством! И тот, кого они так бдительно стерегли, мог оказаться теперь их владыкой… Стражники не стали сражаться. Они просто разбежались.

Изок нашел княжича в самом дальнем подвале… Он содрогнулся при виде цепей и ошейника — он и предположить-то не мог такого! И Бранко был не один… На руках у него лежал мальчишка — совсем маленький мальчишка, темнокудрый, бледный, — княжич пытался хоть как-то согреть его… Приблизившись, Изок узнал Вуйко. В плече и в боку мальчика торчали обломки стрел, на губах запеклась кровь… Но он открыл глаза, услышав голоса и скрип дверей.

— Изок? Тебя — тоже?

— Нет, Вуйко, мы победили! Благодаря тебе, Вуйко… Твой план… Конан шел по нему…

— Сладушка…

— Да, она принесла нам твой рисунок!

Вуйко удовлетворенно улыбнулся.

— Мы победили? Как? — Бранко вскинулся, забыв про шипы ошейника, не замечая того, что они впиваются в кожу.

— Бранко, князь объявил Лесу войну… И… Словом, он убит. Конан хотел — меньшей кровью… А теперь — ты князь, и Конан хочет, чтобы ты говорил с войском. Чтобы убедил их сложить оружие.

— Отец убит… И теперь… Мир, да? Мир с Великим Лесом?

— Мир! И ты женишься на Фрероне. И ваш ребенок унаследует всю землю, от Красной реки до моря. И Будинею, и Лес! Только надо поспешить…

Княжич застонал, растирая освобожденные от оков руки.

— Рубцы останутся, — рассеянно прошептал он. — Князь — с рубцами, как у каторжника! А что же с мальчиком?! Мы не можем его везти!

— Я найду кого-нибудь, кому можно доверить его, — пообещал Изок.

И он нашел. Одна из поварих — единственный человек, не убежавший из страха перед ворвавшимися в князев терем мятежниками! — она закладывала в печь пироги и тихонько пела… А когда Изок вбежал на кухню, спокойно посмотрела на него, вытирая полотенцем масляные руки. Она была юная и пухленькая, беленькая и румяная, с тяжелой светло-русой косой: сама — как пышный пшеничный хлебушек, только из печи! Изок, залюбовавшись, забыл на миг, зачем прибежал сюда. Но потом опомнился и сказал, стараясь казаться суровым: