Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

Я схватил его обеими руками за горло, подтянул к себе и прокричал ему в перепуганное лицо:

— Ты плохо вел себя, Лютер. Ты был плохим мальчиком.

Я орал, а низкое давление превращало сказанное в хрипящий злобный шепот.

— Ты лжец, Лютер. Ты состоишь целиком из чужих выдумок. Из моих выдумок. Это я придумал тебя, Лютер, глупый мальчишка. Ты целиком мой. Не тебе корчить из себя экстатическое божество, ты мелок и жалок. Ты не способен к творчеству.

— Мама… — вытаращив глаза, хрипло прошептал Лютер. — Пожалуйста.

Он плакал.

— Я знаю, что тобой двигало, — сказал я ему тихо. — Ведь я такой же. Я дам тебе еще одну возможность. Еще раз прожить твою жизнь, миновать перекресток, который привел нас сюда. Я дам тебе шанс, которого уже нет у меня.

Я протянул руку, раздавил в ладони слежавшийся комок и засыпал его огромные глаза пылью, которую ребята из «Бродячего анатомического цирка Барсума» назвали «Амнезией шахтных операторов».

Когда он перестал корчиться и замер, я уложил его на спальный мешок и выпрямился. Народ, который не сбежал прочь, жался к стенкам палатки. Позади меня в облаке красной пыли мстительной ацтекской богиней стояла Тонанцин с каменным лицом, освещая темное нутро шатра своим налобным фонарем.

Молчание затягивалось. Эк я их запугал-то.

— Чего ты хочешь теперь, Великий Дух? — решительно спросила Тонанцин среди общего молчания.

— Найдите мне какие-нибудь портки, — просто ответил я. — Яйца сейчас отморожу.

К утру буря завершилась, и мы вытащили доктора из его неглубокой могилы. К вечеру он пришел в себя, а потом пожаловал и «Бродячий анатомический цирк Барсума» и оказал помощь всем в ней нуждавшимся. А доктор забыл успеть на свой корабль и надолго застрял у нас.

На этом все и кончилось.

Когда позже я посетил доктора Ликурга в лазарете на Перекрестке, он был мрачен.

— Я тебя знаю? — спросил он первым делом, когда я вошел.

— Я тебя знаю, — ответил я. — Мы неделю шлялись по Дичи вместе. Лежали в одной могиле.

— М-м-м, — выдавил он сквозь зубы. — Так это ты, Брагги? Я знаю твою мать. Еще с Земли. Тебя не помню. Не помню ни хрена. Как даже на эту планету попал. Очнулся — думал, совсем с ума сошел…

— Значит, зачем ты прилетел к нам — не помнишь?

Он покачал головой, отрешенно глядя на экран, демонстрирующий будущие джунгли Фарсиды.

— Понятия не имею, чем буду заниматься все это время, — произнес он негромко.

— Ну, — ответил я. — У меня есть одна идея.

На улице у ветробота со сложенными мачтами я встретился с Тонанцин. Она ждала, когда я выйду из госпиталя.

— Так и будешь за мной таскаться? — спросил я недовольно.

— Ну да, — просто ответила Тонанцин. — Я три года на тебя потратила.

— Слушай, я ничем тебе не помогу. Я не знаю, как тебе закончить твое магическое путешествие. Я не шаман и не бог.

— Мое путешествие уже закончилось, — усмехнулась Тонанцин. — Меня закопали в землю, и я вышла оттуда следом за Великим Духом живой.

— Так что тебе еще от меня нужно?

— Мне нужна мудрость. Напутствие. Слово.

— Плодитесь и размножайтесь, блин, — ляпнул я бездумно.

Тонанцин на мгновение задумалась, потом согласно кивнула и пошла к ветроботу разбирать такелаж для отхода. Я некоторое время следил, как она, ловко орудуя лебедками, поднимает сегменты мачт к небу.

— И что? — спросил я. — Это все, что тебе от меня было нужно?

— В этом есть смысл, — пожала она плечами. — И, собственно, именно так я и хочу поступать впредь.

— И чем этот смысл отличается от того, что был в этих словах раньше?

— Я его полностью понимаю, — белозубо улыбнулась мне Тонанцин, хлопнула меня по плечу на прощание, выбив из плеча моего ветхого скина облачко красной пыли, и, взобравшись на борт, резво отчалила на север, оставив меня томиться в сомнениях.

Так все и закончилось, что бы вам ни говорили все те свидетели и очевидцы, которых с каждым днем все больше. Просто, буднично и, можно даже сказать, по-домашнему.

Все кончилось, и мы закрываем ту страницу и открываем новую.

Через месяц я и мой младший брат Лютер уходим в путешествие. Долгое, нелегкое путешествие на огромной и прекрасной машине по укладке огромного, как рухнувшее мировое дерево, бесконечного, как змей Ермунганд, кабеля искусственного магнитного поля.

Мы потратили на кабель и кабелеукладчик все резервы наших производственных пулов и резервы всех, кого мы знаем. Мы вложили в этот проект, что я придумал той ночью в пещерах, силы всех Сирот Марса.

Доктор Ликург тоже отправляется с нами. Нас ждут три каторжных, чудовищно тяжелых и восхитительных года, за которые мы огромным кругом оградим Элладу границей, рубежом, можно даже сказать — священным лимесом самовыращиваемого в недрах машины кабеля сечением в сто локтей.

За время, которое мой брат проживет рядом со мной, забыв все, что встало между нами, он, возможно, простит меня и за то, что помнит из детства, и за то, чего не помнит из отрочества…

А когда мы закончим свою работу и через гребень кольцевых гор в нагретую скудным марсианским солнцем чашу кратера потечет холодный мертвый воздух с ледяных равнин Зюйда и смешается с металлической пылью в атмосфере над впадиной, мы запустим нашу электромагнитную машину.

Металлические частицы придут в круговое движение, замешивая воздух над кратером в устойчивое атмосферное образование, подобное Большому Красному Пятну. «Вечный шторм», двухтысячекилометровое сверхмедленное торнадо, сепарирующее более тяжелый углекислый газ к границам шторма, приближая содержание кислорода к нормальному. А также — удерживающее у себя внутри давление, почти равное земному, и температуру, близкую к субарктической. Пространство, защищенное от космического излучения. Невидимые стены, границы, которых нет.

Там можно будет снять шлемы и маски. Вздохнуть полной грудью, ощутить ветер на голой коже. Избавиться от уже приросших к телу скафандров, родиться буквально заново.

Мы растопим лед под песками, и в кратере соберется вода в системе сообщающихся озер. Через десять лет вся Эллада будет покрыта лесами. Это будет страна-сад. Мы станем настоящими детьми Марса.

Я создам для вас новый мир, мои Сироты. Я буду вам как бог-творец, за отсутствием настоящего. Я исполню безумное обещание моего безмозглого брата, данное вам, мой бездомный народ.

У нас еще будет свое небо над головой.

Пятнышки у божьей коровки чуть выпуклые, будто на красную карамель капнули черным густым кремом. Мама делает иногда такие пирожные по выходным. Карамель или вишневая — тогда у божьей коровки крылышки темные-темные, — или малиновая — тогда они яркие, как платье у моей куклы Маргариты, — или клубничная — тогда похоже на небо, что сейчас у меня над головой. А крем лакричный или шоколадный. Я больше люблю шоколадный, хотя про лакрицу часто читала — например, в старой книжке про мальчика… и еще одного мальчика… и девочку. На самом деле там много-много мальчиков, просто я именно этих и запомнила. Там еще этот мальчик так хитро предложил другим за себя забор покрасить, и те с удовольствием согласились. Хотя я бы тоже согласилась. Я очень люблю рисовать. А ведь красить — это то же самое, что рисовать. Только делать это еще и полезно. И одной краской, густо-густо, так, что кисточка оставляет горки и ямки. Совсем как настоящие горки и ямки. Как их называют… канионы… да, канионы.