Евгений Шепельский - Варвар, который ошибался

— Я бы уточнил: его разум всегда пребывал отдельно от тела.

— Брутально, дларма тогхирр! Мастер Фатик, не будь вы так дороги Олнику, я бы отвесила вам оплеуху!

Я был готов зарядить встречную колкость, но Олник вдруг вздрогнул и сфокусировал взгляд на мне:

— Фатик! Фатик! Скоро тебя убьют, я это вижу!

Гритт… Это-то я как раз не хотел бы слышать…

Котята в моем горле превратились в двух озверевших ревнивых кошек.

— Кто убьет, Олник?

— Дохлый зяблик, не знаю!

— Убьют за дело?

— Очень вкусно пахнет… Хочу моченой репы!

Ч-черт! Я призвал на помощь все свое хладнокровие.

— Убьют за дело? В бою? Как меня убьют?

— Не бойся друга умного, бойся врага глупого!

— Олник. Впереди есть мозгун или лузгавка?

Он задышал с хрипами.

— А? Откуда ты знаешь?

Значит, есть…

— Может, ты видишь, как их победить, если они привяжутся к нам?

— Будет много огня!

— Что?

— Будет много огня!

Покрытая струпьями голова начала крениться на грудь, Олник обмяк.

— Мастер Фатик, — сказала Крессинда, — шли бы вы… на… на…

Я ушел. В моем горле разгорался настоящий пожар. У фургона я спросил Виджи, очень надеясь, что мой голос не звучит предательски-хрипло:

— Меня убьют?

— Я не знаю, Фатик.

Однако глаза ее ответили утвердительно.

Впрочем, она знала и видела в плетении нитей моей судьбы еще что-то. И это самое что-то заставило ее ответить спокойно. Как будто она видела в моей смерти не конец, а… начало? Но какое начало может быть в смерти, яханный фонарь? Разве что — превратиться в бестолково ковыляющего паршивого зомби? Нет уж, ищите дурака! Если сдох — то сдох.

Мне было слишком паршиво, чтобы затевать расспросы, да она и не ответила бы — я выучил ее досконально. Отделалась бы парой заумных фраз, а то и вовсе — соврала бы. Эльфы не лгут, а полукровки — лгут и не краснеют, повторяю это уже в сотый, наверное, раз.

Когда я стану старым, брюзгливым и окончательно облысею, я напишу мемуары под названием «Хороших людей нет». Заметьте: я не буду называть свою книгу «Все люди — дерьмо!» или «Не могу я пить вино, потому весь мир — дерьмо!», я назову ее достаточно скромно. Сейчас весь мир людишек казался мне крайне дерьмовым, а запить свое раздражение я не мог по известной вам причине.

Я купил нам места в «Чаше», загнал уцелевший фургон во двор, прошел в зал харчевни вместе с Виджи, Тулваром и возницами Вирны — Нануком и Ванко. Маммон Колчек остался подле фургона, в котором продолжал бушевать Олник; ему что-то успокоительно говорила Крессинда.

Мы заказали нечто, что могло сойти за ранний обед или поздний завтрак.

Вместо пива я попросил воды.

Возницы Вирны — два плечистых молодца с физиями, обличавшими в них весьма серьезных ребят, слушали меня не перебивая. Тулвар поскуливал. Виджи молчала, положив руку мне на запястье.

— Честные люди — худший вариант таможенника, — сказал я. — Раньше-то тут заведовал делами лейтенант Мраузек, мой знакомец, дружище. Он имел стойкую таксу на провоз любого груза и вел дела разумно. Да я слона мог провезти контрабандой. А вот Аджог Карибдиз — совсем другое дело. Мне знакома эта порода людишек — объявляют себя честными, кичатся своей честностью, а на деле — жрут не в два даже, в три горла. Крайняя степень алчности, другими словами. Если таможенник говорит, что он честен — знайте, перед вами алчный ублюдок без малейшей чести. Сейчас Карибдиз мотыляет нас на крючке и уже почти подсек. Да, разумеется, Виджи, он играет в честность, причем делает это искусно. Полагаю, ему нужны все деньги , что у нас есть. Тогда, возможно, груз нам вернут. А может быть — и нет. Возможно, он примет взятку и сделает вид, что не получил денег. Такое тоже бывало. Бывало и так, что алчная сволочь брала деньги и, одновременно, бросала купца за решетку по обвинению в контрабанде — чтобы доказать, что никакая она не сволочь и не алчная. Сейчас мы поедим, а затем я прибью свою гордость гвоздями к стенке и отправлюсь к Карибдизу на разговор.

Так я и поступил.

Еда с трудом пролезала в распухающее горло. Я определенно заболел.

Виджи я оставил в харчевне, хотя она порывалась идти со мной даже в пекло. Однако в таможенное пекло я отправился один, резонно указав, что разговор с капитаном Карибдизом потребует известной интимности. Виджи поняла. Все-таки она здорово пропиталась миром людишек.

По дороге я заглянул к Олнику. Он все так же тяжко дышал, пребывал в беспамятстве. По глазам Крессинды я понял, что гномша в отчаянии. Я положил руку ей на плечо (никогда бы не подумал, что смогу это сделать!) и сказал как мог проникновенно:

— В Талестре мы найдем противоядие.

Услыхав мой голос, Олник вскинулся, нашарил меня взглядом.

— Фатик! Дай своей эльфке метлу! Она же ведьма, пусть летает! О-о-о, она знает, что скоро тебя убьют, знает, но не говорит! Ох, Фатик, бойся маговых машин… Они живые ! Бойся кракенвагена ! Эркешш махандарр, как же я хочу моченой репы! Развяжи меня, о склонная к тучности женщина гномов! Развяжи, чтобы я мог насладиться дивным вкусом моченой репы и никогда больше не видеть твоего обрюзглого лица и огромного зада! Я тебя не люблю, я тебя не хочу, я тебя ненавижу!

Крессинда спрятала лицо в ладонях и совершенно по-женски разрыдалась.

Гритт, еще бы — какой женщине понравится, когда ей скажут, что она нелюбима, имеет обрюзглое лицо и немаленький зад?

Олник привстал и выговорил полушепотом, совершенно чужим голосом:

— А еще, мнэ-э, слыхал я историю о чудно́м кольце, ты надеваешь его на палец и — хоп! — исчезаешь!

— Чушь, Олник, — терпеливо сказал я. — Если ты исчезнешь, то сам не сможешь видеть, ослепнешь… Даже я, неуч, знаю о преломлении света.

— Эх, ты, дважды неуч, ты исчезаешь из внешнего мира и перемещаешься в тонкий, оставаясь во внешнем. И так ты сможешь видеть истинное обличье всякого существа!

О боги! Железная логика!

Олник запел:

Бабы — дуры! Я — хорош!

И меня не проведешь!

Бабы дуры — я красавец,

Не ценю их ни на грош!

Я выметнулся из фургона, и явился на таможенный двор, и поговорил с капитаном Карибдизом. Разговор наш занял около пяти минут. Затем я вернулся в «Чашу» и увидел несколько пар вопрошающих глаз. Пока я отсутствовал, к нашей компании присоединился Самантий — был он бледен, чем-то взволнован и постоянно вытирал лицо цветастым платком.

Я откашлялся и сказал:

— Есть два типа честных людей — алчные людоеды и маньяки. Капитан — маньяк. Груз он нам не отдаст ни за какие взятки, но, поскольку мы предались в его руки добровольно, а не были пойманы на контрабандном маршруте — преследовать нас он не имеет права, я всего лишь уплатил немаленький штраф. У капитана — крайняя степень нравственной чистоты. Убил бы!