Ричард Адамс - Майя

– Что ж, сейчас посмотрим… – Теревинфия высыпала на ладонь содержимое кошеля и удивленно ахнула.

– Ух ты! – воскликнула Оккула. – Двести сорок мельдов! Неслыханный лиголь… ну, по теттитским меркам, не знаю уж, как у вас тут в Бекле заведено.

– Да, сумма значительная, – весомо заметила Теревинфия. – Молодец, Майя. Держи свою долю. – Она пересчитала монеты. – Гм, тебе девяносто шесть полагается, но у меня мелочи нет, поэтому так уж и быть, ради почина бери полную сотню. Вот уж не думала, что маршал так расщедрится!

– Благодарю вас, сайет.

– Ну, банзи, еще сто пятьдесят раз так отличишься – на вольную заработаешь. Если, конечно, не надорвешься.

Ночью, под негромкий шорох дождя, подруги с головой накрылись одеялами. Майя, дрожа, прижалась к Оккуле и шепотом рассказывала о случившемся:

– …а он говорит… опасность велика… щедро награжу… если уцелеешь… и деньги, и вольная!.. за три дня найти способ известить…

Оккула молча выслушала подругу, успокаивая ее ласковыми словами и нежными поглаживаниями, как малого ребенка или зверька.

– Послушай, банзи, – наконец прошептала она в Майино ухо. – Выбора у тебя нет, придется согласиться. Если откажешься, он решит, что ты слишком много знаешь, и велит тебя убить.

– Почему он вообще меня выбрал? – чуть слышно всхлипнула Майя и в голос застонала: – Я же ничего не знаю! И в Бекле недавно…

– Ш-ш-ш! Он сам тебе частично объяснил почему. Ты молоденькая, ведешь себя как наивная простушка, тебя никто не заподозрит. Вдобавок ты красавица, голову кому угодно вскружишь. Судя по твоим рассказам, ты даже маршала с ума свела… ну, на пару часов. Ты пока не поняла, какое влияние красивая женщина оказывает на мужчин. Многие девчонки всю жизнь не понимают. Мужчины иначе устроены. При виде красавицы они теряют волю и голову, больше ни о чем думать не могут, только увиваются, как кобели вокруг течной суки. Не нужны им ни участие, ни дружба, ни любовь. Им главное – отбастать красавицу. Ради этого они на все пойдут, любые секреты выболтают. По-моему, Кембри тебе об этом тоже говорил, только ты не поняла. Надо же, а он-то думает, что ты сообразительная!

– Но почему? Он же ни слова не сказал, пока…

– Ты же тоже молчала? То-то же.

– А еще он предупредил, что это опасно.

– Знаешь, для нас все опасно. Не бойся, банзи, может, все и обойдется. Так что привыкай.

– Он велел ответ дать через три дня. И что теперь делать?

– Не волнуйся, я уже все придумала. Я сама ему твой ответ передам.

– Как?

– Очень просто. Завтра скажешь Теревинфии, что маршалу проболталась о своей чернокожей подруге и ему любопытно стало. Это гораздо убедительнее, чем сказать, что ты ему понравилась и он второй раз с тобой хочет встретиться. Понимаешь, тебе же никакой выгоды нет, если меня к нему пошлют.

– А она мне поверит?

– Нет, конечно. Но жадность пересилит – а вдруг за меня еще сто сорок мельдов перепадет? Наш боров ни трага из твоего лиголя не увидел, она все себе забрала, не сомневайся. Кстати, ему нездоровится – обожрался за ужином, лежит в постели, стонет. Поэтому мы все и сидели без дела, когда ты вернулась. Так что Теревинфия обязательно справится у маршальской сайет, а та к хозяину своему пойдет. Кембри же ожидает от тебя весточки, вот и сообразит, что к чему, меня к себе потребует.

– Но он же сказал, что если я кому обмолвлюсь…

– Не бойся, я ему твой ответ передам так, будто сама не понимаю, о чем речь, – мол, подруга моя благодарит вас, мой повелитель, и рада любую вашу прихоть исполнить. О великий Крэн, найду я, как ему это сказать, не сомневайся.

– Ах, Оккула, я тебя обожаю! А почему ты дрожишь? В чем дело?

– Ох, ужасный это город! – помолчав, вздохнула чернокожая невольница. – Семь лет назад здесь реки крови текли, и сейчас ничего не изменилось. Все то же самое. Молись всем богам, банзи, чтобы мы с тобой уцелели!

Следующим утром Оккула как ни в чем не бывало веселилась напропалую, придумывала всякие забавные игры и развлечения, соревновалась с Дифной, кто лучше соврет, изображала, как мужчины увиваются за Майей, и всякий раз, как подруга заливалась смехом, шлепала ее мухобойкой.

Сенчо нездоровилось; Теревинфия сказала, что в постели он проведет два-три дня, потому что доктор прописал ему слабительное, покой и сон. Никаких посетителей к верховному советнику не допускали, хотя к нему просились несколько человек.

Оккула заставила Майю несколько раз повторить историю, составленную для Теревинфии, и наконец разрешила подруге обратиться к сайет наедине. Толстуха, выслушав девушку, спросила, когда именно маршал хотел увидеться с чернокожей невольницей, но Майя, наученная Оккулой, притворилась, что не помнит таких подробностей. Теревинфия отругала ее за невнимание к словам важного господина, однако улыбнулась, услышав Майино объяснение, – мол, маршал так ее отбастал, что у нее из головы все вылетело.

Одного из слуг отправили в маршальский особняк разузнать подробности. Подруги с тревогой ожидали его возвращения, но вскоре выяснилось, что Оккула была права: Кембри, сообразив, в чем дело, потребовал в тот же день прислать к нему чернокожую рабыню. Оккула приняла ванну с ароматическим маслом, посеребрила веки, вставила в ноздрю золотую серьгу, обвила шею ожерельем из когтей, с позволения Теревинфии надела оранжевый метлан и охотничью безрукавку и отправилась в екже к маршалу.

Вернулась Оккула поздно: перед самым ее уходом маршальская сайет сказала, что с чернокожей невольницей хочет встретиться Эльвер-ка-Виррион, сын Кембри, чтобы показать ее своим приятелям. Разумеется, Оккуле пришлось повиноваться. Друзей молодого господина развлекали еще несколько девушек, в том числе Отависа и прославленная шерна по имени Неннонира, любимица Леопардов.

– У них просто веселая пирушка была, никаких постельных утех, – добавила Оккула, протягивая Теревинфии полученный от Кембри лиголь в две сотни мельдов, из которых невольнице полагалось восемьдесят. – Зато я завела знакомство с богатыми и знатными господами, постаралась, чтобы они меня запомнили. Такие связи в будущем пригодятся, сайет.

После ужина Оккула пожаловалась на головную боль и ушла в опочивальню. Майя осталась с Теревинфией, помогая разбирать роскошные наряды невольниц верховного советника. Толстуха, узнав, что Майя умеет шить, заставила ее штопать оторванные подкладки и приметывать подолы.

Наконец Майя отправилась в опочивальню. Оккула не спала, а сидела у лампы, выцарапывая что-то ножом на обратной стороне глиняной кошечки.

– Чем это ты занята? – спросила Майя, усаживаясь на кровать и расчесывая гребешком длинные золотистые кудри; после празднества дождей она поняла, как важно хорошо выглядеть, и старалась следить за своей внешностью.