Ричард Адамс - Майя

Оккула и Дифна наловчились несколько усмирять жестокую похотливость хозяина, выполняя его требования с отрешенной покорностью, словно бы снисходя к капризам малого ребенка, однако Майе это не удавалось. После наказания Мерисы она ощущала загадочное, непонятное стремление удовлетворять любые, самые низменные желания Сенчо. Часто, когда Майя, обнаженная, в одних сандалиях и драгоценных украшениях, прислуживала ему, а он больно щипал или кусал ее, она, распаленная, не дожидаясь хозяйского повеления, бросалась к нему на ложе. Впрочем, на такую дерзость невольницы верховный советник не жаловался. Непредсказуемость его настроения стала неотъемлемой частью ликующего возбуждения, которое Майя испытывала в присутствии Сенчо. Вдобавок ее тешило сознание того, что она во всем удовлетворяет хозяина и он ни за какие деньги не пожелает расстаться с любимой невольницей.

Майя гордилась тем, что доставляет удовольствие богатому и знатному господину, не задумываясь о том, какие унижения ей приходится терпеть, – так простой солдат, доказывая свою доблесть командирам, гордится тем, что покорно сносит тяготы военной службы. Если бы Майе представился случай вернуться домой, на берег озера Серрелинда, она похвалялась бы перед всеми неоспоримыми свидетельствами своей привлекательности в глазах хозяина – как его извращенными выходками по отношению к ней, так и своими собственными поступками.

Впрочем, ей и без того было чем похвастаться – рабынь содержали в роскоши, уступающей только хозяйской. Жила Майя в женских покоях, обставленных со всевозможными удобствами; за чистотой и порядком в помещениях следили слуги. Верховный советник считал, что вкусная еда подстегивает любострастие, а потому невольниц кормили так сытно, что Оккуле пришлось ревностно следить за своим весом, чтобы не растолстеть, однако на Майе изобилие пищи никак не сказывалось, хотя она ежедневно наедалась до отвала. Они с Оккулой делили опочивальню и широкую мягкую постель – отдыху и сну, необходимому для поддержания красоты девушек, не мешали ни мухи, ни орущие младенцы.

Короче говоря, с невольницами обращались как с невероятно ценной собственностью. Теревинфия лично осматривала их, умело растирала и разминала, а при малейшем недомогании – больном горле или несварении желудка – вызывала врача. Однажды Дифна пожаловалась на мозоль, и из нижнего города тут же привели особого человека, который ее удалил. Ссоры, а тем более драки между невольницами строго запрещались – виновниц примерно наказывали. Как выяснилось, Теревинфия неспроста испытывала неприязнь к Мерисе: девушка отличалась непредсказуемым и вспыльчивым нравом, а исцарапанное лицо или синяки и ссадины на теле невольницы снижали ее ценность и вызывали неудовольствие верховного советника.

На наряды рабынь тратили не меньше денег, чем на удовлетворение обжорства Сенчо. Верховный советник требовал, чтобы девушек одевали с великолепием, подобающим его положению, – то есть их наряды роскошью превосходили одеяния самых богатых и знатных жительниц Беклы. Одежда, нижнее белье, украшения, обувь – любая мелочь на теле невольниц – отличались такой невероятной красотой, что Майя со стыдом вспоминала свое изумление при виде простенького платья, которым ее заманили работорговцы.

Как-то раз верховный советник устроил пир в честь приезда в столицу лапанского правителя Рандронота, известного своей расточительностью и пристрастием к очень молоденьким девушкам. Владыка Лапана, знаменитый военачальник и весьма притягательный человек, пользовался огромным уважением и любовью лапанцев, а потому Леопарды не возражали против его правления, хотя он и тратил общественные деньги на удовлетворение своих нужд.

Сенчо велел невольницам прислуживать на пиру и ничуть не удивился, когда Рандронот заявил о своем интересе к Майе. Верховный советник, польщенный откровенной завистью лапанского правителя и вдобавок имея веские причины заручиться его расположением, с готовностью предложил Рандроноту провести ночь с Майей.

Оставшись наедине с правителем, девушка стала медленно снимать великолепный наряд и внезапно заметила, что роскошные вещи вызывают у Рандронота не меньшее восхищение, чем скрытые под ними прелести. Он пощупал дорогую ткань, внимательно осмотрел драгоценные украшения и осведомился о цене. Майя ответила, что не знает. Тогда Рандронот объявил, что все это стоит не меньше семи тысяч мельдов.

– Это пустяки, мой повелитель. – Майя равнодушно пожала плечами и лукаво заметила: – То, что под этими безделушками, стоит в два раза больше.

Услышав такой ответ, владыка Лапана пришел в невообразимый восторг и донельзя распалился. Его восхищали не столько действия Майи, сколько само ее присутствие, как если бы в девушке нашли свое воплощение некие тайные, неутоленные желания Рандронота. Невольница, искушенная в постельных утехах, сочла бы такое поведение странным и неуравновешенным; так знаток безошибочно распознает необычайное совершенство там, где человек необразованный не видит ничего особенного или чудесного. Майя все еще наслаждалась тем, что мужчины находят ее привлекательной, а потому восприняла безудержный пыл Рандронота как нечто само собой разумеющееся. На следующее утро лапанец объявил, что должен обязательно увидеться с ней еще раз, осыпал ее похвалами и потребовал заверений, что она тоже воспылала к нему страстью. Майя, догадываясь, что мужчины обычно говорят такое после бурной ночи, почтительно выразила ему свое восхищение, как и полагалось хорошо обученной невольнице.

Она всего лишь считала, что доставила высокому гостю ожидаемое удовольствие, и в своей наивной простоте не подозревала, к каким последствиям это приведет. На самом деле владыка Лапана совершенно потерял голову и полностью отдался на волю своего безрассудного увлечения.

Восхищенный беззастенчивым заявлением пятнадцатилетней девушки о своей ценности, Рандронот передал ее слова Сенчо. Верховного советника весьма обрадовало, что Майя сумела произвести должное впечатление на лапанского правителя, который простился с рабыней, как с единственной возлюбленной.

За свои труды Майя получила такой щедрый лиголь, что даже обычно невозмутимая Теревинфия не удержалась от похвалы.

Подобный образ жизни, несмотря на все унижения и оскорбления, пришелся Майе по душе – даже когда Теревинфия укладывала ее на ложе, чтобы Сенчо отшлепал упругие ягодицы своей любимой невольницы. Внутренняя удовлетворенность вкупе с искренней любовью и заботой Оккулы спасали Майю от скуки и праздности. Вскоре, подбадриваемая чернокожей подругой, она уговорила Дифну обучить их грамоте, освоила начатки игры на киннаре (хотя знала, что хорошей певицей никогда не станет, – голоса не хватало) и даже, подольстившись к Теревинфии, заставила толстуху нанять белошвейку для уроков вышивания.