Денис Луженский - Тени Шаттенбурга

– Нужно поговорить, – настойчиво произнес гость. – И вам это нужно не меньше, чем мне.

– Он прав, – неожиданно подал голос Кристиан; юноша уже сел на кровати и с каким-то жадным интересом вглядывался в лицо незнакомца. – Микаэль, я не знаю почему, но… он нужен нам! Поверь!

Пальцы воина сжались в кулаки, и слова зазвучали глухо от сдерживаемой ярости:

– Что ты сделал с ним?

– Постой, Микаэль, я…

– Что?! – Он не смотрел на Кристиана: перехватил взгляд колдуна и пытался прочесть в нем что-нибудь, что подтвердило бы его вину. На дне серых омутов спала безмятежность, и лишь мелькнула на едва уловимый миг тень озабоченности.

– Я не умею делать то, в чем ты меня подозреваешь. С другой стороны, умей я подчинять своей воле чужую, к чему мне было бы просить тебя? И не о великой услуге – всего лишь о том, чтобы ты выслушал .

– И оставил втайне от того, кому поклялся верно служить!

– Своим молчанием ты окажешь ему большую услугу.

– Это ты так говоришь.

– Конечно, – согласился незнакомец с неожиданной легкостью. – Я так говорю. Поскольку ложь лишь все усложняет и мешает делать общее дело.

– Общее? Да неужто?

– Я собираюсь отыскать создание, что напало на вас нынешним вечером. Собираюсь убить его, когда найду. И разве это дело не может стать для нас общим?

Молчание повисло в комнате – густое, как патока.

«Не врет… Я сам видел, как парень дрался с тварью. Он даже сделал то, чего мы с французом не сумели, – ранил чудовище, заставил отступить, сам пустился вдогон, да не поймал, раз сюда явился. Выходит, не так уж хорош?»

«Уж всяко получше тебя, сын Дитмара из Нюрнберга».

– Как называть тебя?

– Зови Перегрином.

При звуке этого имени Кристиан встрепенулся и снова стал вглядываться в чужака, будто пытался признать кого-то знакомого. Похоже, не признал, но растерянность на лице юноши удивила Микаэля. Он тоже присмотрелся к ночному гостю. Ростом чуть выше среднего, телесной мощью не отличается, щупловат. Живо вспомнился бой в переулке – такой быстроты ему видеть еще не доводилось. Чтобы так двигаться, мало быть просто легким, у этого щуплого Перегрина, должно быть, жилы – что корабельные канаты.

Молчание затягивалось пеньковой петлей на шее. Чужак ждал ответа, Микаэль колебался.

«Если ему помощь нужна, отчего он к нам-то пришел? Отчего не хочет с отцом Иоахимом говорить? Отчего не пойдет к барону?»

«Посмотри уже правде в глаза: святой отец приехал сюда не с чудищами воевать! Да и барон тут совсем по другой надобности».

– Микаэль… – снова протянул Кристиан, глядя на старшего товарища почти с мольбой.

– Господь с тобой, говори. Той мрази потроха выпустить – дело богоугодное. Но ты сам цену нашему уговору назвал. Хочешь доверия – будь честен. Почую, что лжешь, – союзу конец.

– Справедливо, – Перегрин кивнул. – Мне жаль, что я не появился раньше там, на улицах. Если бы успел вовремя, не погибли бы ваши люди. Беда в том, что, пока не началась схватка, я не мог… почувствовать . Путь указали ваши боль, ярость и страх.

Он осекся и, похоже, задумался – как видно, собирался с мыслями. Наконец заговорил опять:

– Я – странник. Это не занятие и не прозвище. Это моя судьба.

Когда-то ты сделал выбор. Тот, кто его предложил, не был одним из твоих соплеменников. Для тебя он виделся чужаком, и было удивительно, почему обратился именно к тебе… Тогда – удивительно. Потом стало очевидно: ты оказался уже готов к предложенному выбору. Дорога уже жила в тебе, уже звала, манила и обещала, и все, что оставалось чужаку, – указать мальчишке нужный путь. Так ты стал странником; обрел умение ходить тропами, какими не ходит больше никто; научился видеть, слышать и понимать . Научился приходить в мир и уносить его отпечаток дальше – в другие миры.

Сейчас ты понимал: человек – тот, что постарше, – не верит тебе. Сквозь несомненное внимание к твоим словам струилось тонкими ручьями недоверие к сути этих слов. У юноши восторг боролся с приступами страха. Его сознание сияло, точно аметистовая сфера, вобравшая свет полуденного солнца. Бесценный концентрат из любопытства, целеустремленности и желания идти! Извилистые Тропы, какая сила! И самое поразительное – мальчишка даже не догадывается, чем обладает!

Но было в аметистовой сфере и нечто неправильное: трещина – длинная, глубокая, источающая, точно гной, липкий ужас. Это рана, и оставили ее не когти, не зубы, не сталь. Странник, с которым семнадцать лет назад посчастливилось провести всего лишь два коротких, полных бесед дня, называл это «дыханием стужи». Холод может обжигать так же сильно, как и пламя.

Трещина – след «дыхания стужи». Воля юноши уже заживляет ее, уже наращивает поверх свежего шрама тонкий слой будущей брони, но для полного исцеления нужно время, а его-то может и не хватить…

– Среди странников ходит мало легенд, да и те мы редко поверяем друг другу.

– Почему? – спросил Микаэль.

– Причина проста: Тропы наши почти не пересекаются. Если за всю жизнь удается встретить себе подобного хоть дюжину раз – можешь считаться счастливчиком. И уж когда повезет, в жадных беседах у костра до баек доходит редко. Но одну я слышал на моей памяти трижды, и одно это многого стоит.

Он замолк ненадолго, пытаясь облечь в понятные слова то, что хотел сказать.

– Я хожу между… местами. Можно скакать на лошади десять, двадцать, сто лет и не достичь даже наименее удаленного из них. Но мне доступны пути, связывающие эти места, будто нить – страницы книжного переплета. Мир, что вам известен, – лишь одна из страниц такой книги. А ее переплет… Мы называем его Междумирьем . Там нет дня и нет ночи, нет неба и нет тверди под ногами, нет ничего, за что мог бы уцепиться взгляд. Только туман – серый, неподвижный и будто живой. Чтобы попасть с одной страницы на другую, приходится проходить через Междумирье. Мы пользуемся им, но знаем о нем ничтожно мало. Возможно, оно и впрямь живет – не так, как мы, какой-то своей жизнью, ни на что не похожей.

– Поглядеть на это чудо можно? – спросил Микаэль с плохо скрытым недоверием в голосе.

– Для человека Междумирье – верная гибель, оно как желудок вечно голодного хищника: если туда попал, уже не выберешься, переварит заживо.

– Хм… А по тебе не скажешь.

– Я – странник. Мы выдерживаем в Междумирье дольше других, да и не остаемся там надолго… Впрочем, оно и с нас снимает стружку.

Он стал рассказывать, медленно подбирая слова, и Микаэль сперва подумал, что этот странный бродяга раскрывает им свои тайны против желания. Потом вдруг понял: нет, дело в другом, Перегрин лишь пытается объяснить то, что и сам понимает плохо. И в самом деле, как представить себе хищный туман, жадно вбирающий… что? Неужто же самую душу путника?! Сдирает, точно ветер лохмотья со старого пугала, обрывки воспоминаний, клочья мыслей, лоскуты чувств; точно злой колдун вынимает оставленный след, запоминает промелькнувший образ… сто, тысячу, десять тысяч следов и мимолетных смутных образов! И если странник ходит через Междумирье достаточно долго, однажды оно отражает его. Ничто порождает нечто . Тень странника…