Юрий Никитин - Передышка в Барбусе

Очутившись в комнате, он на ощупь зажигал светильник, когда сзади обрушилось холодное, мягкое, тут же в кожу впились острые коготки. Жаба вцепилась, будто его не было год, если не два. Мрак подхватил её на руки, а она все тыкалась мордой, обхватывала его голову передними лапами, цеплялась задними, прижималась нежным бархатным пузом. В ярком оранжевом свете выпуклые глаза горели, как два солнца, а по крохотным чешуйкам спины пробегали зелёные искорки.

— Да что ты опять обслюнявила, — сказал Мрак сердито. — Куда я пойду, обслюнявленный? Отстань, отлипни...

Но жаба не желала отлипать, вся тряслась, дёргалась, её узкий длинный язык хлестал его по глазам, щекам, лез в уши, задние лапы загоняли в его толстую кожу коготки все глубже.

— Брысь, — сказал Мрак строго. — Это что же, я должен всё при тебе сидеть? А ежели твоему родителю восхочется поразвлечься?.. Тогда как?

Жаба запищала, прижалась крепче, маленькая и толстенькая... но почему-то напомнившая худенькое тельце Кузи. Сразу в голове мелькнуло виноватое: какое там поразвлечься, если Кузя ждёт... Ха, она ж собирается за него выйти замуж. Нет, даже жениться, она так и сказала... Всего-то и осталось подождать, что лет десять...

И хотя все это было смешно, но почему-то образ светлой девчушки с серьёзными глазами шугнул мысли о всяких поразвлечься, он поцеловал жабу в тупую зелёную морду.

— Ну, ты чего тут натворила? Рассказывай!

Жаба виновато втягивала голову в плечи. В комнате, понятно, всё разбросано. Она ухитрилась вытащить из-под ложа дорожный мешок, вытряхнула из него всё, перепробовала на зуб, растащила по разным углам, разорвала на длинные ленты его запасную рубашку, сжевала трут и сумела искрошить огниво, что за зубы у этого крохотного чудовища...

Он сердито смотрел в выпуклые глаза жабы, полные вины и страдания, и, даже не будучи магом, прочёл в них яснее ясного: это для тебя час и даже день проскакивает быстро, а для меня час — это твоя неделя. Не оставляй меня так надолго! Не сердись на меня и не оставляй в темной комнате. У тебя есть твой мир, у тебя друзья, враги, просто люди, а у меня только ты, мой папочка! Разговаривай со мной чаще! Я не всегда понимаю тебя, но я знаю, что ты говоришь со мной, и я от счастья готова прыгать на стенку и ходить на ушах... которых у меня почему-то нет. Я маленькая, но у маленьких память лучше, чем у взрослых. Я помню, кто и когда в меня бросил камень, а кто сказал ласковое слово. Я очень люблю тебя, мой папочка! Не оставляй меня так надолго...

Мрак схватил её в объятия, прижал к груди, уткнулся в её холодное шипастое тельце лицом. На глаза, он не поверил себе, навернулись слезы. Странно, не плакал, когда конь Фагимасада наступил ему широким копытом прямо на причинное место, а вот сейчас глаза щиплет, взор расплывается, а в груди щем и виноватое царапанье.

— Я не оставлю тебя, — прошептал он ей тихо. — Мы с Кузей очень любим тебя...

Жаба от счастья пустила слюни. Мрак поспешно сунул её в мешок, похлопал, успокаивая: я здесь, забросил мешок на спину.

Сонный слуга в удивлении подскочил, когда сверху по лестнице неспешно спустился этот дюжий мужик звероватого вида, дикий и страшноватый.

— А... А... — пролепетал он. — А как вы поднялись, я ж не видел!..

— А я и не выходил, — ответил Мрак хладнокровно.

— Дык я ж там убирал час тому!

— Молодец, — похвалил Мрак. — Я видел, все чисто. Ты меня просто не заметил. Я там тряпочкой прикидывался.

Он бросил парню монетку. Хоть и сонный, тот поймал ловко, наупражнялся, а Мрак вышел на улицу.

Лунный свет заливает строения неровно: крыши блестят — глазам больно, а в тени хоть дракона прячь — никто не углядит. Изредка взвывают собаки, над головой летучие мыши с хрустом хватают жуков, от домов накатывают запахи тепла и домашней стряпни, а от сараев плывет волнами животный дух...

Он грянулся оземь, превратился в волка, и Хрюндя сразу запищала, жалобно сжавшись в комочек и зажмурившись. Мрак ткнул в неё носом, лизнул, рыкнул тихонько. Жаба приоткрыла один глаз, снова зажмурила. Мрак фыркнул, аккуратно подтолкнул её мордой. Жаба не шелохнулась, тогда он покатил её колобком. Она так и осталась сжатой в комочек, но хитрые глазки приоткрылись. Мрак уселся на землю, подумал, не кусать же глупую, строго рыкнул — уйду, дескать, один, — встал и пошел. Сзади запищали, заплакали, но он не оглядывался, и Хрюндя налетела, обогнала и, подпрыгнув, вцепилась ему в шерсть, повисла. Теперь она пищала, верещала, обещала, что никогда, никогда, НИКОГДА не будет больше вредничать, она нечаянно... Он облизал её, положил на одежду, кое-как впихнул всё в мешок, с трудом завязал и, взяв в пасть, помчался к тайному ходу. Подумал на бегу, что опять не сообразил сначала всё уложить, а потом уже задом о землю. Но хорошая мысля приходит опосля, кто-то умён сразу, а вот он — как все нормальные люди...

На этот раз он разгрёб камни у входа, которым пользовались с бедным Агиляром, протиснулся вовнутрь и снова задвинул камнями вход. Жаба наконец утихомирилась в мешке, он бежал по ходу уже быстрее, помня каждый поворот.

В его роскошной спальне всё так же пусто, а кресло по-прежнему торчит ножкой в дверном засове. Мрак поставил его на место, жабу вытряхнул на ковёр. Сонная, она широко зевнула, начала осматриваться.

Мрак сбросил тряпье, поискал, куда бы спрятать, приподнял одной рукой массивное ложе, пусть хранится там, вон сколько пыли, явно туда не заглядывают. Его роскошная тцарская роба раскинула рукава тут же на полу. Он небрежно накинул её на плечи, полез на ложе, с наслаждением вытянул сладко гудящие ноги. Судя по светлеющему небу за окном, уже начинается рассвет. И хотя во дворце наверняка спят долго, здесь все приспосабливается к прихотям одного человека, но поспать всласть не удастся...

Он укрылся роскошным одеялом и прислушался. Спать не хотелось, такая уж суть человека-оборотня: пока бегает в волчьей личине — человечья спит. И наоборот. Так что сна ни в одном глазу, он лежал и слушал голоса со двора, там уже начинают просыпаться, из-за двери иногда доносится приглушённое звяканье железа, это стражи коротают ночь за игрой в кости. Но со двора голоса громче, напористее, он узнал бодрый голос булочника, что вынужденно проснулся в такую рань, орёт на подручных, снова тесто не так замесили, передержали, вот опять хлеб получится недостаточно пышный, а во дворце все такие привередливые...

Ему отвечали сразу два голоса, виноватые, но не признающие себя виновными, как везде ведётся: то филин всю ночь ухал, а это к несчастью, то хвостатая звезда по небу пролетела, а значит — тесто не подойдёт, молоко скиснет, а редька не уродится вовсе.

Заскрипел ворот колодца, под самой стеной прогрохотала по булыжникам тяжело груженная телега. Мрак попытался по запаху понять, что везут, но не сумел, даже огорчился: всего часок во дворце, а уже нюх притупляется, больно много здесь слишком сильных запахов.