Саманта Шеннон - Ход королевой [litres]

Под несмолкающие овации сцена пришла в движение. Значит, шоу. Или послание от Вэнс. «Взгляни на наше несокрушимое могущество. На мощь, которую ты не смогла одолеть».

Платформа поднялась, в полумраке софитов детский хор затянул «На якоре Сайена стоим мы». Под гром аплодисментов юные певцы отвесили публике степенный поклон.

Декорации сменились, и взору предстали древние символы монархии. Мужчина в костюме Эдуарда VII в окружении статистов в пышных нарядах Викторианской эпохи танцевал под задорную мелодию скрипки. С появлением стола для спиритических сеансов танец сделался более исступленным; нам рассказывали историю возникновения Сайена, изрядно отредактированную, без упоминания рефаитов. Прожекторы ослепительно вспыхнули, на сцену выскочили новые актеры и принялись исполнять оскорбительные акробатические номера вокруг Эдуарда VII. Последний изображал короля, погрязшего во зле, а танцоры – паранормалов, которых он выпустил на свободу. Похожий сценарий разыгрывали на Двухсотлетнем юбилее в колонии.

Очередная смена декораций. На сей раз взорам публики предстал театр теней, актеры выстраивались в небоскребы и башни, пока танцоры падали на колени. Возрождение Лондона на обломках монархии. Музыка гремела. Сайен праздновал победу.

Сцена внезапно опустела. Погасли огни. В зыбком свете софитов актеры вернулись – бесстрастные и молчаливые.

В центре подмостков на цыпочках застыла женская фигурка в узорчатом корсете и черной юбке, волосы сколоты в узел на затылке. Всякий узнал в ней Марилену Брашовяну, прима-балерину и звезду саейнского Бухареста, чьи номера неизменно включали в программу государственных церемоний.

Брашовяну не шелохнулась – вылитая фарфоровая статуэтка. Камера взяла ее крупным планом, давая публике рассмотреть детали костюма. Внутри у меня все оборвалось: юбка балерины была сшита из сотен шелковых мотыльков.

Она изображала Черную Моль.

Меня.

На стадионе воцарилось молчание. Под мелодичный и вместе с тем безумный аккомпанемент фортепьяно Брашовяну порхала по сцене. Второй танцор в образе Кровавого Короля схватил девушку за руку и завертел юлой. Я завороженно наблюдала за их па-де-де. Вот она, Черная Моль – наследница Кровавого Короля, страшного грешника, предвестника паранормального.

Темп нарастал. Брашовяну исполняла фуэте за фуэте, по сцене метались алые вспышки, гремела музыка. Кровавый Король поднял балерину над головой и снова привлек к себе. Черная Моль покорялась злу. Массовка держала плакаты с надписями «Свобода», «Справедливость», «Естественный порядок». Притаившаяся в тени армия ворвалась на подмостки, и актеры с плакатами повалились навзничь, сраженные меткими выстрелами. Кровавый Король плавно опустил Черную Моль на землю. Брашовяну шагнула в луч прожектора, высоко воздев руки. Момент моей смерти в Эдинбурге.

Восхитительное зрелище.

Мое убийство обставили с помпой.

Брашовяну медленно двинулась на середину сцены. Зрители затаили дыхание. Гордо подняв голову, балерина заговорила; в глазах ее полыхала ненависть.

– Мы должны объединиться – или проиграем! – Слова, сказанные в микрофон, разнеслись по стадиону, проникая в каждый дом.

Я не верила своим ушам. Брашовяну повторила мой призыв к революции, повторила перед всем Сайеном. Уму непостижимо. Камера, направленная на правительственную ложу, зафиксировала натянутые улыбки чиновников и снова метнулась к сцене. Повисло тягостное молчание.

Выходка балерины явно не входила в программу.

Брашовяну поклонилась, потом достала из прически серебряную шпильку и воткнула ее себе в горло.

Из оркестровой ямы донеслись истошные крики. Лишь те, кто сидел вплотную к подмосткам, видели, как из раны хлынула кровь. Шпилька выпала из хрупких пальцев. Остолбенев, я смотрела на алые потоки – вне всяких сомнений, подлинные.

Танцовщица опустилась на землю – грациозная даже после смерти. Заиграл оркестр. Ее партнер с гарнитурой в ухе поднял бесчувственное тело высоко над головой, исполнил грациозный пируэт и с деревянной улыбкой исчез за кулисами. Публика, за исключением потрясенных сошек, восторженно хлопала.

Нечто странное зрело у меня внутри. Марилена Брашовяну, уроженка Румынии, своими глазами наблюдала вторжение и выбрала сегодняшнюю ночь, чтобы обагрить своей кровью пышную ложь Сайена.

Легионер забарабанил по прутьям решетки:

– Сороковая, подъем!

Одна рука манила меня. Другая сжимала шприц. Очередная доза.

Наркотик.

Кожа мгновенно покрылась мурашками. Вид иглы отрезвил меня, рассеял пелену, навеянную празднеством.

Ясный рассудок.

Мой рассудок был ясен как никогда. Никакого помутнения. Зрение четкое, фантом готов к бою.

Первый укол оказался пустышкой.

– Шевелись, девочка, – скомандовал легионер.

Я покосилась на свои ладони. Не трясутся.

Уловка.

Альсафи. Очевидно, он подменил шприцы. Мне вкололи что-то безобидное, вроде физиологического раствора. Как удачно: здание почти опустело, все отправились на торжество. Пока мероприятие не закончится, лишь горстка легионеров отделяла меня от «Экстрасенса».

Упорство.

Легионер наставил на меня пистолет:

– Иди сюда. Живо.

– А если не послушаюсь? И что ты сделаешь? – промурлыкала я. – Выстрелишь? Наследная правительница с тебя шкуру спустит.

Дуло не опустилось, однако мне уже случалось смотреть в лицо смерти, и ничего – выжила. Выругавшись, легионер сунул пистолет в кобуру, снял с пояса связку и принялся перебирать ключи. Досадная оплошность. Ярость бурлила во мне, воспламеняя кровь. Огонь ненависти разгорался все ярче.

Легионер распахнул дверь и тут же повалился навзничь, сбитый моим телом как тараном. Мы покатились по полу. Моя ладонь легла противнику на лицо, сдавливая что есть мочи, пока он не выпустил оружие. Руки у меня тряслись, пока легионер отчаянно хватал меня за волосы, шею, царапал плоть. Замахнувшись, я ударила его прикладом по виску, потом еще раз и еще, пока не брызнула кровь. Подобрав связку, я втащила бездыханное тело в камеру и дрожащими пальцами заперла дверь.

Слева раздались шаги. Сжимая пистолет и ключи, я метнулась в противоположную сторону, босые ноги бесшумно скользили по мрамору.

Не одна Марилена Брашовяну омрачит сегодня Сайену триумф. Если мне суждено умереть, то пусть хотя бы Каста мимов обретет свободу.

С бешено колотящимся сердцем я свернула за угол, повторяя про себя как молитву: «Только не смотрите камеры, только не смотрите камеры». Ощущение эфира вернулось, позволяя благополучно миновать охранные посты и не нарваться на Вэнс, притаившуюся в здании.

Фантом витал в поисках комнаты со стеклянной пирамидой и вскоре обнаружил ее в дебрях архонта. Я упорно ковыляла по мраморному полу, стараясь не обращать внимания на боль. По необъятному периметру здания сновали два отряда легионеров. Фантом слишком поздно засек чужой лабиринт: пришлось юркнуть в кабинет министра финансов и, обливаясь холодным потом, спрятаться за шторой. Одно неверное движение – и меня вновь запрут в камере, откуда уже не выбраться. Даже без воздействия препаратов моя форма оставляла желать лучшего: в таком состоянии физическую схватку не выиграть.