Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Я смотрела на него как никчёмная рабыня на своего обожаемого господина, и ловила себя на мысли, что больше даже не помышляю о побеге. Все мысли о побеге вылетели из моей головы. Я любила его! Я хотела только одного, быть его! Я хотела любить его и служить ему! Я хотела быть только его беспомощной, любящей рабыней!

Он был здесь!

Он должен хотеть меня. Разве я не была его?

Именно он принёс меня в сюда, к неволе, которой я боялась и которой я страстно желала, к неволе, в которой я должна служить, к неволе, в которой я сознавала бы себя принадлежащей, к неволе, в которой я должна быть простой собственностью своего владельца, к неволе, в которой я нашла бы своё предназначение как женщина, и как рабыня.

Я была у его ног, у ног своего господина!

Он следовал за мной от самого Брундизиума, добрался досюда, до этой странной, отдалённой, дикой местности, чтобы найти меня для своего ошейника!

Я была его! Я смотрела на него, и губы мои дрожали. Я хотела так многое ему сказать, но не осмеливался это сделать.

Уверена, в моих глазах ему нетрудно было прочитать надежду, покорность, любовь. Я приказала себе держать руки на бёдрах, чтобы даже непроизвольно не поднять их и не протянуть жалобно к нему. Я не хотела получить оплеуху. Но я обнаружила, что по неосторожности держу их обращёнными ладонями вверх, выставив их, маленькие, мягкие, чувствительные, уязвимые, на его обозрение.

«Я ваша, — думала я. — Купите меня, владейте мною!»

Он улыбнулся. Но это была улыбка презрения. А потом он отвернулся. Я осталась там, где и как я была, на коленях на грубых досках причала. Я даже не думала, что он узнал меня. Яростью наполнилась каждая клеточка моего маленького тела. Я смотрела вслед удаляющемуся мужчине, уходящему так, словно ничего не произошло. Действительно, с его точки зрения, ничего и не произошло. У него просто была короткая встреча с никчёмной, незнакомой рабыней.

Он не вспомнил меня. Я была для него ничем!

Слезы неудержимо бежали по моим щекам. Руки на моих бёдрах сжались в кулаки. Я хотела кричать от беспомощности, тщетности и гнева.

Как хорошо в этот момент я поняла значение клейма на моём бедре и ошейника на моей шее.

Как я ненавидела его и всех остальных мужчин, этих властных животных, которые берут нас в свои руки, владеют нами и делают с нами всё, что им заблагорассудится!

Я смотрела ему вслед, и во мне клокотала злость. Для этого чёрствого самца, высокого и сильного, лёгкой, неторопливой походкой удалявшегося по причалу, гордого, перед высокомерным пристальным взглядом которого могли стушеваться даже мужчины, с широкой спиной, узкой талией и крепкими ногами, такого безразличного, жестокого, великолепного, ларла среди мужчин, мои чувства были ничем.

Я даже не знала его имени.

«Купите меня, купите меня, Господин», — думала я.

«Нет, нет, нет, — кричала я про себя. — Я ненавижу его, ненавижу его!»

Внутри меня встала на дыбы вся моя земная гордость. Как ужасно, что я оказалась здесь, на этой далёкой, забытой богом планете, заклеймённой, полуголой рабыней в ошейнике!

Какая непостижимая и печальная досталась мне судьба!

Я смотрела ему вслед, охваченная гневом и ненавистью!

Это именно по его вине на моём теле появилась эта несмываемая отметина, это он привёл меня к позору и деградации ошейника, к откровенной, постыдной тунике, это из-за него я теперь была животным, товаром, вещью, которую можно было передать, купить и продать. Какой одинокой и несчастной чувствовала я себя там, стоя на коленях на досках причала! Как я ненавидела его! И вместе с ним всех мужчин! Почему они не могли походить на мужчин Земли, слащавых, понимающих, чувствительных, слабых, смущённых, робких, стремящихся понравиться, управляемых, соответственно обработанных, отрёкшихся от своей природы, предавших свою кровь, изменивших своей мужественности, которыми так легко было манипулировать? Почему гореане настолько отличались от них, почему они были такими самодостаточными и беспечными, столь непретенциозно уверенными, столь нетщеславно и невинно гордыми, самодовольными и не знающими сомнений, настолько зрелыми, крепкими и сильными, такими безрассудными и торжествующими? Почему они так обращались с нами, рассматривали нас как свою собственность и делали нас ею? Я не думала, что мужчины Земли и Гора столь уж отличались биологически, если вообще отличались. Конечно, они принадлежали к одному и тому же виду живых существ. Различия, насколько я понимала, крылись в их культурном окружении. Почему мужчины Гора не оставили свою природу, почему они не оторвались от неё, почему они не предали ни её, ни самих себя? Несомненно, у таких вещей имелись сложные исторические объяснения.

И тогда я обвела диким взглядом, длинный причал, на котором я стояла на коленях, тяжёлые доски передо мной, тянущиеся вдаль, уменьшаясь в расстоянием, огромный корабль впереди, замерший на своих швартовах, на широкую реку слева, сараи, мастерские и лес справа.

Я должна бежать. Я убегу.

Но я должна быть осторожной. Стоит мужчине взглянуть на меня, и он сразу увидит во мне рабыню, товар. Туника и ошейник! Как это отличается, быть рабыней на Горе, от того, чтобы, в противоположность ей, быть свободной женщиной! Они были всем, а мы — ничем. Я даже ни разу не видела ни одной гореанской свободной женщины, хотя, конечно, некоторые из них могли быть вокруг меня, скажем, когда я была на причале в Брундизиуме, в караване рабынь, с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Возможно, женщины присутствовали за стенами рынка, в каких-то ярдах от меня, когда я находилась в выставочной клетке. Внутри стены были только мужчины, разглядывавшие нас, делавшие свой выбор. Я слышала, кстати, что существовали шёлковые рабы-мужчины. Возможно, были другие рынки, где их выставляли напоказ и продавали, рынки, часто посещаемые женщинами, достаточно богатыми, чтобы их купить. Таких рабов, очевидно, остальные гореанские мужчины презирали. Мне говорили, что Земля считается хорошим источником таких рабов, поскольку её мужчины уже приучены бояться, угождать и повиноваться женщинам. Многие из них уже были шёлковыми рабами, просто не знали о том, что они ими были. Некоторые были прирождёнными шёлковыми рабами, других воспитали, обучили, выдрессировали быть такими. Им сказали, что они были «настоящими мужчинами». Даже их хозяйки презирают их. Чего им на Земле не хватает, так это только отличительной одежды и ошейника. И хотя я не видела ни одной гореанской свободной женщины, слышала я о них много, особенно от моих наставниц в доме, где меня обучали. Они говорили об этих особах с неизменной ненавистью, но также и со страхом. Одна из самых незавидных судеб для кейджеры, это найти себя рабыней-служанкой такого эгоистичного, величественного, высокомерного монстра. Предположительно, даже столкнуться с одной из них на улице — это уже несчастье. По неким причинам они нас ненавидят всеми фибрами души. Я заключила, что гореанская свободная женщина, в мощи своей свободы, обладает положением, престижем, статусом и силой, выходящей далеко за рамки того, что предположительно имеют свободные женщины Земли. Даже гореанские мужчины, которых могут обслуживать дюжины слуг, которые могут иметь сотню женщин на своей цепи, и сопровождаться сонмом клиентов, уступят ей дорогу и подчинятся ей. Они будут внимательно прислушиваться к ней, даже притом, что она могла бы говорить самую настоящую ерунду. В конце концов, она свободна. Она не должна опускаться на колени и кротко, как рабыня, спрашивать разрешения, чтобы заговорить, разрешение, которое могли и не предоставить. Она может говорить всё, что и как ей захочется, без стыда и последствий, эксплуатируя высокий статус и власть, которыми наградила её культура. Там, где все свободны, по крайней мере, до известной степени, свобода не выглядит чем-то особенным или важным. Она считается само собой разумеющейся, и человек о ней не задумывается. С другой стороны, гореанская свободная женщина понимает, что она свободна, причём в такой манере, которая могла бы взволновать предположительно свободную женщину Земли, поскольку далеко превышает то, что она может себе представить. Конечно, ведь на Горе она может сопоставить себя с бессмысленным животным, с рабыней. Почему же тогда свободные мужчины с таким почтением относятся к свободной женщине, но покупают рабыню? Почему они уступают своё место в театре или на концерте свободной женщине, и тащат за волосы рабыню к алькову таверны? Когда мужчина ухаживает за свободной женщиной, она не может быть уверена, что является причиной этого, она сама, или её богатство, её влияние, связи её семьи и касты. Когда покупают рабыню, то она, поскольку у неё ничего нет, хорошо знает, что это именно она сама желанна, причём для тех целей, для которых нужна рабыня, для обслуживания и удовольствия, беспрекословного обслуживания и неординарного удовольствия. Каким ужасом должно стать для одной из этих высоких свободных женщин, которую до настоящего времени возвеличивали, одаривали привилегиями и превозносили, которая до настоящего времени была такой самодовольной, раздражительной, высокомерной и требовательной, такой несравнимо и невыносимо гордой, если она внезапно должна подвергнуться катастрофическому аннулированию своего статуса, если она должна найти себя уменьшенной до неволи, раздетой, заклеймённой и проданной! И всё же, как странно кажется то, что эти женщины, столь многие из них, кажутся беспокойными, нетерпеливыми, несдержанными и несчастными. Конечно, это непостижимо. Разве им мало всего того, о чём любая женщина могла бы только мечтать, культурное величие, положение, статус, престиж, власть, достоинство, уважение и даже страх? Почему же тогда они настолько недовольны? И почему они настолько жестоки к нам, за что они нас так ненавидят? Мы не вмешиваемся в их драгоценную свободу. Мы не смогли бы это сделать, даже если бы очень захотели. Мы всего лишь беспомощные животные в ошейниках и туниках. Разве мы можем что-то поделать с тем, что мужчины нас хотят больше? И почему они так часто оскорбляют и насмехаются над мужчинами? Они рассержены на мужчин? Если да, то почему? Чего они хотят от мужчин? Неужели они не понимают, что это может вызвать раздражение или гнев мужчины? Да рабыня умрёт от страха, прежде чем успеет рискнуть такой вещью. И почему некоторые из них присоединяются к малочисленным караванам, и рискуют отправляться в опасные путешествия в далёкие места, или бродят по тёмным, неохраняемым улицам, или гуляют в одиночку при лунном свете по высоким мостам? Действительно ли они настолько самодовольны, настолько уверены в себе, что они не понимают опасности таких действий? Или они, что называется «ищут ошейник»? Не жаждут ли они принадлежать, быть брошенными голыми на меха любви, под аккомпанемент звона цепи?