Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

— Выглядит так, — заметил Десмонд, — что мы просто мучили друг друга.

— Вот именно, Господин, — подтвердила я.

— Но это только, если Ты говоришь правду, — добавил он.

— Господин? — удивилась я.

— Ты же не думаешь, что я тебе поверил, не так ли? — осведомился он.

— Мне очень хочется надеяться, что Господин будет доверять своей рабыне, — сказала я. — Уверена, она будет наказана, если вдруг обнаружится её неискренность.

— Причём наказана сурово, — предупредил мой хозяин.

— Да, Господин, — согласилась я.

Он сердито отвернулся, и я теперь не могла видеть его лицо.

— Рабыни не свободные женщины, — напомнил он. — Рабыни не имеют значения, они бессмысленны. Почему кто-то заботится о них?

— Мужчинам свойственно любить своё имущество, — пожала я плечами.

Мне было известно, что некоторые мужчины, хотя и заявляют о презрении к своим рабыням, смеются над самой мыслью, что они могли бы найти их интересными, готовы рискнуть своими жизнями ради них, и даже умереть за них. Насколько драгоценной должна быть простая носящая ошейник шлюха, не больше чем товар с невольничьего рынка, для некоторых мужчин! И кто же тогда рабыня, а кто хозяин? Конечно, это становится ясно, когда плеть снимают с её крюка.

Разумеется, можно было бы рискнуть жизнью или даже умереть ради свободной женщины, потому что она свободна, потому что у вас с ней общий Домашний Камень, или потому что это ожидается, считается почётной обязанностью или вопросом чести. Но с какой стати кому-то нужно рисковать жизнью, или даже идти на смерть ради рабыни?

В чём причина?

Она — не больше, чем животное, принадлежащее своему хозяину. Она стремится самоотверженно служить ему. Она подчинена. Она работает. Ею владеют. Она ходит под угрозой наказания. Над ней доминируют, и доминируют как над рабыней. Она стремится, чтобы ею были довольны. Её переполняют потребности. Она хорошо знает неугомонность и муки рабских огней, наложенных на неё мужчинами. Она постоянно готова на своей цепи. Она сознаёт себя не больше, чем его бессмысленным, умоляющим объектом удовольствия. Она — нетерпеливое и подвластное животное, предназначенное для страсти.

Насколько кардинально отличается она от высокой, благородной, гордой свободной женщины, подозрительной и требовательной, ищущей выгоды и расчётливой, настаивающей на сотне своих прав, ревнивой к тысяче своих прерогатив!

Как странно тогда, что есть мужчины, готовые рискнуть своими жизнями и даже пойти на смерть ради рабыни, не больше, чем движимого имущества в их ошейнике.

— С какой стати мужчине заботится о тебе, — спросил он. — Разве кто-то это делает?

— Я не знаю, — пожала я плечами.

Господин снова повернулся ко мне, и я поспешила опустить голову, боясь встречаться с ним взглядом.

— Возможно, только как об инвестиции, — проворчал он. — Можно было бы улучшить тебя, дрессировать цепями, плетью, обучить рабским танцам, а затем продать, получив прибыль.

— Возможно, Господин, — задрожала я.

— В целом, Ты — недорогой товар, — заявил Десмонд.

— Вы думаете, я не смогла бы теперь уйти с торгов по хорошей цене, — спросила я, вскинув голову.

— Пожалуй, нам не составит труда это проверить, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, не делайте этого, — попросила я.

— Бедный, никчёмный товар, — проговорил он, глядя на меня с высоты своего роста.

— Но Вы купили меня, — напомнила я.

— Верно, — кивнул Десмонд, — я купил тебя.

— Я знаю, Господин, что у вас было достаточно средств, чтобы купить любых других, — сказала я. — Почему же тогда Вы не купили их?

— Хочешь, чтобы я повторил порку? — осведомился мой хозяин.

— Нет, Господин, — отшатнулась я.

— Я не знаю почему, — развёл он руками в ответ на мой вопрос. — Загоны полны рабынь, хорошо изучивших свои ошейники и выдрессированных, чтобы удовлетворить самый взыскательный вкус.

— И всё же Господин не забыл меня, — констатировала я.

— Ты — самый дрянной, низкий, никчёмный товар.

— Возможно, теперь уже не настолько никчёмный, как было прежде, — предположила я.

— Говори, — приказал мужчина.

— Конечно, Господин, я по-прежнему остаюсь никчёмной и ничтожной, поскольку я — рабыня, — признала я, — но я думаю, что сейчас я сильно отличаюсь от той, кем была прежде, возможно, теперь я стала немного лучше, возможно, немного больше стоящей того, чтобы мною владеть. Возможно, я уже не являюсь столь же мелочной, хитрой, неглубокой, эгоистичной, тривиальной, никчёмной, какой я была когда-то. Я очень многому научилась за то время, что я ношу ошейник. Ошейник быстро учит, носящую его рабыню. Теперь я хочу быть достойной своего ошейника. Это — подарок, награда, данная мне мужчиной. Теперь я хочу, чтобы мой Господин был мною доволен. Я надеюсь быть достойной ношения его ошейника, не только в служении ему, преданности и беспомощной страсти, но и в характере. Я отчаянно хочу, чтобы он одобрил меня. Я попытаюсь быть рабыней, которая достойна быть его собственностью!

— Какая же Ты хитрая, — покачал он головой.

— Господин? — не поняла я.

— Ты думаешь, что я тебя плохо изучил? — поинтересовался Десмонд. — У меня было достаточно времени, в Аре, в фургоне, в Волтае, во время небольшого банкета в доме Эпикрата?

— Я не понимаю, — прошептала я.

— Ты — лживая маленькая шлюха, — заявил он.

— Нет, Господин! — воскликнула я.

Я спрашивала себя, насколько это имело отношение ко мне, и насколько к нему. Он что, боролся со своими собственными чувствами? Может всё дело в этом? Не боялся ли он самого себя, своих чувств, стоя перед той, кто была не более, чем стоящим на коленях, беспомощным животным, носящим клеймо и ошейник? И теперь он боялся, что мог бы влюбиться в простую рабыню?

Какой абсурд!

Чего ему было бояться? Ошейник ведь на моей шее, а плеть в его руке.

— Я долго ждал, когда Ты станешь моей, — сказал мой Господин.

— А разве я не столько же ждала, когда буду принадлежать вам? — спросила я и, подняв на него взгляд, внезапно испугалась.

Как сияли его глаза, как напряжено его тело!

Не так ли смотрит голодный ларл на привязанную самку табука, голодный слин на стреноженного верра?

На улице Ара я как-то видела, как хозяин тянул за собой рабыню, спотыкаясь и плача бежавшую за ним к его дому. Однако мужчина, по-видимому не нашёл в себе сил ждать, и девушка была брошена прямо на камни мостовой и публично, грубо изнасилована. Я отвернулась и поспешила уйти, но чувствовала, как меня возбудило это зрелище. Мне рассказывали также, о том, что покупатели, забрав свою покупку с прилавка, оказывались неспособны довести хотя бы до колец или рабских клеток, бросали и насиловали её прямо в проходах рынка.

Я была напугана, но взволнована так, как взволнована может быть только рабыня, поскольку она знает о своей беспомощности и отсутствии выбора, о том, что с ней будет сделано всё, что захочет её владелец. И нет для неё никакого убежища.