Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

Я знала, что гореанские мужчины не были культурно угнетены, социально унижены, смущены, повреждены, приучены подозревать себя, сомневаться в себе, корить себя за самые простые и естественные чувства и желания, извращённо толковать их и бояться. Их не заставили предать самих себя и своё мужество. С тем же успехом в угоду неполноценным, безумным или эксцентричным, можно было бы заставлять всех остальных думать, что они неверно дышат, не то видят, что их сердце неправильно качает неправильную кровь.

Я знала, что гореанских мужчин не смогли приучить осуждать свою мужественность, как и выставлять её напоказ. Они просто жили этим, потому что были мужчинами. А без мужчин, как могли женщины быть женщинами?

Как это страшно быть рабыней, но лишь будучи рабыней можно почувствовать себя по-настоящему женщиной.

Я смотрела на него, и меня пугало то, что я видела.

Я буквально кожей ощущала его пристальный взгляд!

— Господин? — прошептала я.

Как он смотрел на меня!

Я поняла, что он действительно всё ещё считал меня недостойной, лживой, потенциальной воровкой, вероломной, эгоистичной, никчёмной, маленькой лицемеркой.

Именно такой он меня видел!

Возможно, я была такой на Земле, но я не думала, что меня можно было счесть такой теперь.

— Нет, Господин, — пошептала я, качая головой. — Нет, Господин.

Конечно, он смотрел на меня, как на движимое имущество, которое можно было купить или продать, в общем, как на ту, кем я была. Но при этом теперь он, казалось, видел меня не только простым движимым имуществом, совершенно никчёмным и достойным всяческого презрения, но тем, которое он нашёл, вопреки себе, и возможно вопреки своему рассудку, крайне интересным, рабски интересным, необоримо рабски интересным.

Я чувствовала, что он сердится на самого себя.

Возможно, он был даже в бешенстве на самого себя, от того, что нашёл в себе необоримое влечение ко мне. Неужели он презирал себя из-за этого? Неужели он ничего не мог с собой поделать? Не была ли я для него, спрашивала я себя, столь же неотразимой, как и он для меня?

Могло ли это моё предположение быть правдой?

Его пристальный взгляд давил на меня.

Я стояла перед ним на коленях, голая, испуганная и дрожащая.

Я знала, что меня хотят. Причём не так, как могли бы хотеть свободную женщину, во всем её высоком, драгоценном, августейшем достоинстве, окружённом традициями, кодексами, обычаями, соглашениями, правами и правилами приличия. Меня хотели так, как желают рабыню со всей грубой, бескомпромиссной, полнотой и похотью. Как бесправное животное, повиновение которого должно быть мгновенным и несомненным, кому остаётся только надеяться, что им останутся довольны, кому оставлена лишь одна надежда, надежда на то, что ему позволят служить господину. Как животное, страсть которого не должна быть чем-либо ограничена или сдержана. Как животное, которое существует только для того, чтобы принадлежать. Как находящуюся в собственности женщину, обязанную доставить ему необузданное удовольствие.

— Ты — презренная, тщеславная, надменная, измучившая меня маленькая самка слина, — прошипел мужчина, — но теперь, моя маленькая самка слина, твоё время мучить меня кончилось.

— Я не понимаю, — пролепетала я.

— Ты достаточно наигралась в свои игры, — сказал он.

— Я не понимаю, — испуганно повторила я.

— Расставь колени в стороны, — бросил мой хозяин.

— Господин? — воскликнула я.

— Живо, — рявкнул Десмонд.

— Да, Господин, — вздрогнула я.

— С этого момента, это — способ, которым Ты должна стоять на коленях, — сообщил мне он, — это то, чем Ты должна быть.

«Да, — подумала я про себя, — это — то, чем я должна быть, и чем я хочу быть. Даже на Земле я была рабыней, просто на меня никто не надел ошейник. Я жила за чужой счёт, была эгоистичной, мелочной, неглубокой и скверной. А затем, совершенно заслуженно, полностью правильно, я была переправлена на Гор, где должна носить ошейник, для которого родилась».

— Я стою перед моим Господином в позе рабыни для удовольствий, — констатировала я.

— Тебя обучали как рабыню для удовольствий, не так ли? — осведомился мой хозяин.

— Да, Господин, — подтвердила я, — в доме Теналиона в Аре.

— Встань, — приказал он, — повернись спиной ко мне, отведи руки назад.

Едва я это сделала, как на моих запястьях сомкнулись наручники.

Рука мужчина тут же сгребла в кулак мои волосы, я была согнута головой к его бедру, а затем в таком положении, спотыкаясь на каждом шагу, была увлечена вглубь внутреннего двора, где в скрытом от чужих глаз месте, он бросил меня к своим ногам, на толстый слой мягкой травы, такой богатой, глубокой и живой.

Я испуганно смотрела на него и, намного натянув цепочку наручников, удивлённо спросила:

— Здесь, Господин?

— Я устал мучиться, — прорычал Десмонд. — Ты можешь быть никчёмной, ничего из себя не представляющей, но Ты — заманчивый кусок мяса, которым я собираюсь пировать.

И в следующее мгновение, очутившись в его руках, я почувствовала охватывающий меня экстаз.

— Да, да, Господин! — выкрикнула я в третий раз и взмолилась: — Пожалуйста, освободите мне руки!

— Нет, — отрезал он.

Позже, когда моим рукам всё же дали свободу, я вцепилась в него под лунами Гора. Позже он позволил мне сползти к его бедру. А ещё позже мой Господин поднял меня на руки, почти как если бы я могла быть свободной, и отнёс меня в дом, в свою комнату. Там он засветил лампу и приковал мою лодыжку к кольцу в ногах его кровати. Я заключила, что мне будет позволено спать здесь, на цепи у его ног.

— Спасибо, Господин, — всхлипнула я.

В его ошейнике я нашла своё место в жизни, свою радость и своё искупление.

— О, пожалуйста, Господин, ещё раз, — попросила я, протягивая к нему руки.

И он снова привлёк меня к себе.

— Но я же не буду снова закована в наручники? — поинтересовалась я.

Но мои запястья были отведены за спину и на них сомкнулись браслеты наручников.

— На меха, — скомандовал Десмонд. — На колени, голову вниз!

— Да, Господин, — промурлыкала я, и почувствовала его руки, сжавшие мои бёдра.

Я дернула руками, но была беспомощна в его узах.

— О-о-ох, — протяжно вскрикнула я. — О! О-о! Да, Господин, да-а!

* * * *

— Господин ведь не собирается меня продавать, не так ли? — испуганно спросила я.

— А Ты считаешь себя насколько стоящей? — поинтересовался Десмонд.

— Уверена, у Господина появилось некоторое понимание моей возможной ценности, — предположила я.

— А вот это мы ещё посмотрим, — усмехнулся он.

— О-о-охх! — протяжно закричала я.

— Ну что, Ты достаточно унижена? — осведомился мой хозяин.

— Я была унижена уже в течение долгого времени, — сказала я. — Я была унижена с того самого момента, как на меня первый раз надели ошейник. Рабыне не позволена гордость.