Ядвига Симанова - Восход памяти [litres]

Впервые за все время их совместного заключения в отсеке № 29 он посмотрел ей в лицо, не сквозь нее, а прямо, не увиливая.

Илья, разомкнув уста, сперва глотнул воздуха, как будто впервые в жизни дышал, и продекламировал нараспев:

Марианна едва могла унять биение сердца – если только она не ошиблась, слова поэта означали «да». Червячок сомнения появился тут как тут, неприятным холодком сводя желудок: согласие товарища по несчастью, да к тому же того, кто явно не в себе, скорее приблизит провал, обречет ее на еще более мучительное и унизительное существование, нежели принесет успех. Но червяка, успевшего кое-как выползти из тени сознания, хлесткий удар мысли стер в порошок без малейшего шанса на жалость. В сердце Марианны не осталось для нее места – так действовал древнейший из инстинктов. Когда спасаешься от жалости, то спасаешься и от страха, что питается ею. В безжалостном сердце не остается бестолковых разрушительных мыслей и в принципе никаким мыслям там нет места – очищенный от ненужного мусора разум целиком наполняет, подменяя собою все, решимость, безотчетная, дикая, неуемная решимость, что побуждает к действию, не раздумывая, немедля и без оглядки. Марианна, намаявшись в уничтожительном бездействии, любое безрассудство, какое угодно – хоть в огонь, в воду, в пропасть с головой, неважно куда, но движение, – предпочла статистике, которая разъедала изнутри.

Нетерпение и беспокойство, идущие рука об руку с решимостью, мешали разгрести ворох мыслей – различные варианты развития событий. Марианна до боли в глазах гипнотизировала ворота отсека. Живот сводило в узел. Минуты превращались в часы, и их беспрестанный отсчет действовал на нервы. «Еще немного, и он зайдет», – повторяла Марианна в уме, время от времени поглядывая на своего не вполне стабильного сообщника. Илья сидел на жестком коврике, закатив глаза, и не переставая раскачивался в такт биту, звучащему неведомо откуда лишь для него одного. Стеклянными, не желавшими видеть глазами она смотрела на эту картину, и вытесненный на глухие задворки голос разума попискивал еле слышно в голове, твердя, какой недальновидной дурой надо быть, чтобы в ее отчаянном положении сделать ставку на шизофреника. Но парадокс как раз и заключался в том, что отчаянность положения и вынуждала ставить на мутную карту, тогда как других попросту не было. И не имелось альтернатив. Никакой голос разума не мог поколебать переполнявшую девушку решимость. И секунды таяли медленно, тягуче, крадучись, одна сменялась другой – такой же неизменной.

Послышался скрежет дверного замка… Послышался? Или в самом деле кто-то открывает засов? Казалось, все тело девушки обратилось в слух. Чтобы унять дрожь в пальцах, ее руки что есть мочи вцепились в подлокотники инвалидной коляски. Так и есть – черной тучей предстал перед Марианной цербер безумного доктора, охранник-ворона, а позади него оставались распахнутые ворота, манившие пленницу, нещадно раздаривая посулы свободы, вероятнее всего напрасные. В руке охранник держал поднос с бутербродами. На его лице запечатлелась прегнуснейшая улыбка. Только он собирался поставить поднос на низенький столик и по обыкновению молча ретироваться, как пленница вдруг заговорила.

– Скажи, ты помнишь, кто ты есть на самом деле? – спросила она, напряженным усилием воли выдавливая каждый звук. – Помнишь, откуда ты взялся? Тимур Сардокович говорит, ты вышел из Вихря?

Санитар и бровью не повел, лишь поднос в его руках слегка накренился.

– От чего вы бежите? Что позабыли в нашей маршрутке?

Голос срывался, а истукан продолжал безмолвно стоять, вперившись черным взором в лицо пленницы.

– Знаешь, что я о вас думаю? – Высокие ноты плохо скрывали дрожь. Комок подступил к горлу. – То, чего вы боитесь, рано или поздно нагонит вас – тебя и подобных тебе!

Поднос в руках санитара накренился сильнее. Марианна заметила, как дернулся его кадык – санитар судорожно сглотнул.

– Тебе не спрятаться, как ни маскируйся! – продолжала девушка, наконец нащупав слабую струну. – Зловоние, смрад так и тянутся за тобой! Оглянись – и ты увидишь шлейф несусветной мерзости!

Истукан повел тяжелой шеей, заглянув через плечо, будто принимая слова девушки буквально, ожидая увидеть позади нечто отвратное. Затем он громко кашлянул и, поправив поднос, потянулся вниз поставить его на столик справа от Марианны.

Того, что произойдет дальше, цербер никак не ожидал. Тем неподдельнее стало его удивление, когда колбасные обрезки вместе с хлебными крошками в одночасье облепили его каменное лицо. Порывистым ударом выбивая поднос из рук санитара, Марианна с жаром выкрикнула:

– Я видела твое истинное обличье на той картине! Ты – мерзкий таракан! Тараканом и останешься! Тараканом и помрешь!

«Пора!» – молча взмолилась Марианна, все это время не выпуская из виду Илью, который долго присматривался к разыгравшейся на его глазах сцене, сохраняя нейтралитет, но под конец, вероятно что-то вспомнив, плавно заступил за исполинскую спину цербера, замерев и ожидая. А цербер и думать забыл о пациента 29-го отсека. Его внимание целиком поглотила дерзкая девка, которая цинично прошлась по больной мозоли средь загрубевших корней его памяти, единственной мозоли, еще сохранившей способность причинять боль.

«Пора!» – молила девушка своего помощника, передавая ему ментальное послание к действию.

Однако напичканный лекарствами Илюша не отличался быстротой реакции, в отличие от не на шутку разозлившегося цербера. Массивная шероховатая лапища сомкнулась на шее девушки – ни сглотнуть, ни вдохнуть. Ночь застлала глаза, грозя превратиться в вечность. Шорох, звон перемешались в ушах с разъяренной бранью санитара. Злость, боль, обида покидали Марианну, или Марианна ускользала от них в бесконечное ничто. Но, видно, время еще не пришло. Потускневший было мир вдруг явился вновь, ослепляя желтым светом потолочной лампы, оглушая яростным гортанным воплем санитара, наполняя грудь спертым воздухом 29-го отсека. Окрыляющая радость возвращения сменила горечь разочарования, как только Марианна поняла, что происходит.

Илья Вадимович, как и ожидалось, ошибся – простительно, учитывая его состояние, но малоутешительно. Вместо того чтобы вытащить из-за спины громилы пистолет, он схватил его резиновую дубинку, нанеся удар по охраннику, который пришелся по его подколенной ямке. Колени санитара подогнулись, и он оторвался от Марианны. Но что значит удар хилого медиума, пусть и резиновой дубинкой, для такой глыбы? Осиный укус – не более. Санитар обернулся к пациенту с гортанным ревом – этот момент и запечатлело пробудившееся сознание Марианны. «Плохо дело, плохо, – оценила ситуацию Марианна, – но не так чтобы очень». Единственный шанс, упустить который было бы роковой оплошностью, сам собой вырисовывался перед глазами, сверкая металлическим блеском из-за пояса санитара. Не теряя времени на раздумья, девушка с силой рванула обод колеса, подъехав вплотную к черному душегубу, пока тот, по всей видимости, решал, по какому месту несчастного медиума, съежившегося в углу от страха, следует нанести удар, чтобы он, однако, не стал смертельным. За долю секунды Марианна выхватила из-за пояса здоровяка девятимиллиметровый ПМ и, отъехав назад, повернула флажок предохранителя, отвела затвор, держа оружие наготове. Громила обернулся, встряхнул голову, не веря собственным глазам. Но вопреки ожиданиям Марианны, он не дрогнул, а двинулся прямиком на нее.