Ядвига Симанова - Восход памяти [litres]

– Кто управляет Вихрем ?

Ведьма пожала плечами, втянув тощую шею.

– Он сам по себе, – сказала она, – и с каждым днем набирает силу. Он создает замещение для всех остальных, кто влился в его поток, минуя переполненный Элизиум, в условленный день и час, когда сила его возрастет до неимоверных пределов и пятьдесят шесть молодых душ соберутся вместе, ведомые его волей и единой мыслью.

Мала, миновав пару весен, еле передвигая отекшими ногами, ступила на перрон железнодорожной станции Выхино, где ей предстояло согрешить вновь, теперь уж против самой себя, посеять в собственной душе семена сомнения, порчености, навеять морок. Когда все было кончено и поезд унес девушку в совершенной растерянности, раздавленную, обреченную, с отравленной душой, то самое посеянное сомнение явственно ощутила сама Мала. Тогда она еще не знала, что каждый новый день чертово сомнение Марианны с болью, горечью, нескончаемой чередой разочарований будет преследовать и шувихани бесчисленными отражениями в зеркалах.

Марианна продолжала ползти. Руки стали ватными, и само время затерялось где-то по пути. Марианне некогда было жалеть о времени или о чем бы то ни было еще, когда она вспомнила: смерть – это Гидра, от нее надо бежать. Бежать, когда ноги – разваренные макароны – протирают землю вместо того, чтобы идти. Ноги… Тело кольнуло острой иглой где-то внизу… еще укол. «Боже, как больно! Больно и невероятно», – пришла мысль следом. Девушка прекратила движение, с усилием дотянулась до ботинка и сняла его – так и есть, большой палец правой ноги немилосердно кололо. Она, опасаясь, что это всего лишь фокус ее помутненного сознания, сосредоточила всю волю, какую только могла напрячь, и импульс передался от мозга к нервам – палец пошевелился, чуть заметно, вкупе с болезненно щекочущими уколами, но пошевелился. Марианна, сидя в черной грязевой жиже в напрочь изгвазданном полушубке во тьме ночного леса, улыбалась. Слезы радости оставляли мутные дорожки на запачканных щеках.

А из мрака за ветвями березняка навстречу ей двигалась тень. Она, остановившись рядом, приобрела плотные очертания. Некогда чистые кожаные ботинки встали вровень с ее оголенной ступней. В один миг просветления Марианна все поняла. Девушка подняла голову, лишь на секунду задержав взгляд на красивом лице мужчины. Тот наклонился к ней, помогая подняться. Но еще до того, как он помыслил что-то сказать, она что было сил влепила ему хлесткую пощечину, оставив на гладком лице полосу свежей грязи.

– Ты – мразь! – севшим голосом прохрипела Марианна, опустив обессилевшую руку Константину на плечо.

Потом он будет оправдываться, что сделал это для нее, – не для того, чтобы найти Вихрь, а именно для нее. Ему пришлось пойти на радикальные меры, потому что не было другой возможности высвободить ее разум из темницы, в которую она сама его заточила. Константин станет умолять о прощении за вынужденную необходимость действовать за ее спиной, добывать сведения у родственников и друзей о ее внезапных провалах в памяти или эпизодах несвойственного ей поведения, сопоставлять и отфильтровывать полученную информацию, чтобы в подходящий момент стимулировать в ней сильнейшее желание встать на ноги, доселе тщательно каждодневно подавляемое ложными императивами – следами прошлых неудач. Все это он объяснит потом, когда Марианна сможет его выслушать.

Однако он не мог знать, что и тогда, в лесу, она не считала его злодеем. Та пощечина вместе с отслоившейся с ударом грязью предназначалась не столько ему, сколько открывшемуся перед ней прошлому ее собственной души, которое она так по-детски пыталась прогнать. А Константин – не зло. Константин – мразь, решившая за нее, толкнувшая в грязь, заставившая разгребать ладонями мерзлый грунт, ползти из последних сил, продавливая локтями болотную жижу. Он – мразь, посмел сотворить такое с ее телом! А сколько других до него проделали то же с ее душой? В отличие от тех, других, у Константина хотя бы есть оправдание: выписка из истории болезни Марианны лежит на журнальном столике. Она так и не ознакомилась с предоставленным Константином доказательством, обосновывающим мотив его бесчеловечных действий – что подвигло его взяться за «лечение», не имея на то ее согласия. Ей и не надо было знакомиться с содержанием медицинских документов, когда она могла читать в душе Верховной жрицы.

Еще по пути домой, когда Константин вез ее, разбитую, раздавленную, в полусне, каплями дождя по ветровому стеклу слышалась монотонная интонация, сопровождавшая его сухую протокольную речь. Дескать, сразу как только к нему попала история болезни Марианны, обнаружились несостыковки, которые тут же бросились в глаза. По словам девушки, постигший ее паралич, вызванный поражением спинного мозга, неизлечим. Между тем в истории болезни стоял официальный диагноз: «Травматическая нейропатия нижних конечностей, обусловленная компрессией нервных волокон и каудальных ответвлений двигательных нервов, нарушением кровотока и повреждением мышц нижних конечностей». Если говорить человеческим языком, суть недуга сводилась не к поражению спинного мозга, бесповоротно блокирующему двигательные функции, а к периферическому поражению нервов в результате перелома. Функция периферических нервов восстанавливается с помощью физио- и электротерапии – было бы у пациента к тому желание и терпение.

– Коляска – твой выбор, – говорил Константин, – только ты забыла, как сделала его, захотела забыть. И никому не позволили вмешаться, не дала никому возможности повлиять на этот выбор. Твоя мама рассказывала, как ты прогнала их с отцом из палаты, стоило им заикнуться о желании побеседовать с твоим лечащим врачом, – твоя память стерла и это. На деле ты сама отказалась от лечения. Твой разум нашел повод раз и навсегда избавиться от необходимости карабкаться вверх. И да, это было так! Жить лишь затем, чтобы оправдать чьи-то ожидания – не лучше ли избавиться от самих ожиданий раз и навсегда? Инвалида никто не заставит каждый день приходить на работу и сводить дебет с кредитом, инвалиду родственники не станут капать на мозги: «Ну когда же наконец ты выйдешь замуж?», инвалид не станет терзаться вопросом: «Отчего я такая красивая и никому не нужна?»

Но Марианне все виделось несколько иначе. Не разум, не механизм вытеснения, а душа решила так – тогда, когда черные глаза цыганки Малы глядели на разложенные Проводницей карты. Цыганка избрала преодоление в искупление своего греха. Марианна избрала преодоление, дабы заполнить пустоту одиночества и избавиться от упреков социума с навязанными им ярлыками, которые каждый жизнепотребитель обязан на себя нацепить, как только приобретет их по акции в магазине «Реальность», как то: «жена», «хорошая мать», «успех», «карьера» и прочее, что липнет к нам как мухи на клейкую ленту, заслоняя собой указующий дорогу к собственной душе первоисточнику, Абсолюту, белому паруснику, наконец. Потому парусник так далек и недостижим в имманентной реальности, потому мы превращаемся в пустоголовых кукол, прыгающих через скакалку в темноте, искоренив всякую память о свете. А он меж тем совсем рядом – стоит лишь протянуть руку и поднять темное полотно занавеса. Так, неосознанно, разум Марианны отверг навязанные прежде ярлыки, заменив их одним-единственным под названием «инвалид», тем самым примирив ее с социумом, поменяв одно место в маршрутке на другое, иными словами, она продолжила путь.