Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Банка неумолимо приковала мой взгляд. И за стеклом я ощутила присутствие, словно… будто…

Знаешь, когда только познакомился с человеком и уже мгновенно жалеешь?

– А. Я вас прервал.

Она разговаривала. Со мной разговаривала летающая какаха.

Что, наверное, логично.

Потому как она еще и смотрела на меня одним огромным налитым кровью глазом.

Когда речь заходит о выживании в Шраме, мне нравится считать себя неким знатоком этого дела.

Есть те, кто могут не согласиться, однако все они в данный момент мертвы, так что можешь поверить на слово. Причина, по которой я так долго избегаю своей очереди быть призванной к черному столу – это всего лишь соблюдение трех правил.

Первое: если тебя что-то зовет – не отзывайся в ответ.

Второе: не стой на пути у того, что крупнее тебя.

Третье: не можешь определить на глаз, чем убить, значит беги.

Так вот, я понимаю, что «не разговаривай с летающим волшебным куском говна» не входит в этот маленький свод, но как по мне, касается всех трех правил, да и само по себе неплохой совет. По крайней мере я не была готова увидеть гротескный ком плоти, который в данный момент пялился на меня немигающим глазом, как и совершенно не была готова иметь с ним дело, что становилось чертовски прекрасным поводом развернуться и выйти в дверь.

Я бы так и поступила, если бы не две причины.

Первая – чарографический замок, который Лиетт нацарапала на этой самой двери, а вторая…

– О, пресвятой научный процесс, как охеренно я гениальна.

Ага.

Вот.

Все ярость и страх Лиетт относительно меня рассеялись в мгновение ока вместе с тем вниманием, которое она была вообще готова мне уделить. Бросив пост у двери и ринувшись к банке, Лиетт прижалась носом к стеклу, словно дите, которое восхищенно разглядывало особенно маслянистого, глубоко нездорового и определенно лоснящегося щеночка в окне.

Я могла выбить дверь – черт, да я могла хоть бы вынести ее выстрелом, Лиетт бы ничего не заметила. Но…

Ну, в общем, не то чтобы я собиралась оставлять ее наедине с этой дрянью.

– Невероятно, – охнула Лиетт. – Он обладает не только способностью изменять свой внешний вид в зависимости от смотрящего, но также умеет изменять свой вид по собственному желанию, что свидетельствует о высшей степени приспособляемости, которая не наблюдается ни у одного хищника. У него есть глаз! Или по крайней мере… глаз вижу я. Ты видишь глаз? Я – да.

– Ага, вижу глаз, – буркнула я, приближаясь с куда большей осторожностью, как и следует поступать с любыми летающими какахами в принципе. – И слышала голос. – Я с трудом сглотнула, глянула на Лиетт. – А… ты?

– Она не слышала.

Голос – если можно его так назвать – не был приятен слуху. Возможно, потому что я не то чтобы его «слышала». Не так, как это обычно происходит. Я не могла…

Знаешь такие моменты, когда в груди все сжимается, дышать выходит через раз, и ты не знаешь, почему? Когда тело что-то осознает, а мозг обязательно сообразит, но в последнюю очередь? Когда каждая твоя клеточка знает – сейчас что-то покатится ко всем чертям, но сам ты еще не осознал, насколько все плохо?

Типа того, только исходит от куска говна.

– Мое присутствие созвучно исключительно тебе.

Каждое слово – удар сердца, каждый вдох – ток крови по венам.

– И хотя расширить мое присутствие на другого – пустяк, лишь ты сумела привлечь мое внимание, в то время как все богатства всех миров на этом поприще не преуспели. Дарую сию почесть тебе и только тебе.

Я уставилась на эту штуковину – существо? Сущность? Организм?

Прочистила горло.

Потерла затылок.

– Эмн, ну допустим. Но могла бы она тоже тебя слышать? Так дело пойдет куда проще.

Пауза. Протяжный, полный раздражения вздох.

– Ладно.

Лиетт изумленно распахнула глаза.

– Я услышала. – Она повернулась ко мне, затаив дыхание. – Услышала! Ты понимаешь, что это означает?

Я не понимала. Но Лиетт задает этот вопрос лишь тогда, когда сама не знает ответ.

Ее энтузиазм вполне мог бы быть заразным, но знать мне было неоткуда. Ощущала ли она этот голос так же – непонятно, однако мои уши, мою кровь, все мое тело затопило его весельем.

И ощущение это мне не понравилось.

– Мельчайший жест, а столько эмоций. – Глаз медленно провернулся в глазнице, изучая нас, изучая меня. – В самом ли деле все так просто? Что же еще таится внутри ваших хрупких коконов? Какие ужасы? Какие наслаждения? Какие красоты вы до сих пор вспоминаете?

Уже знакомое мне чувство – сочащаяся по капле тревога, которую мне внушал этот голос. Однако я никак не могла понять, откуда оно мне известно. Я как будто вглядывалась в темное пятно, когда слишком пристально всмотреться – означало в нем и утонуть.

Моя обычная реакция пред ликом неизвестного и непреодолимого – сыпать руганью и угрозами. На этот раз не прокатит.

Но тут херова засада – ничего лучше на ум-то не приходило.

– Если не хочешь увидеть, что таится за бортом этого корабля, – прорычала я, – то лучше давай говори, что ты, блядь, такое.

– Сэл! – одернула меня Лиетт. – Мы очевидно имеем дело с элементом сознания, следовательно, спрашивать надо «кто ты, блядь, такой». – Она сощурилась. – Или… вы «кто»? Вы обладаете возрастом? Полом? Или…

– Не имеет значения , – ответила штуковина. – Однажды – наверное. Однако я уже и не помню. – Глаз с жутковатой ленцой обвел комнату. – Как не припоминаю и эту землю. И вашу породу.

– Вы… древний? – прошептала Лиетт. – Прародитель?

Глаз прищурился в негодовании… или веселье? Гнев? Не знаю, как выяснилось, по опухолям довольно сложно считать, что они там выражают.

– Я был здесь некогда. Я странствовал по этой земле. И я ее покинул. – Комок задумчиво помолчал, воззрившись на нас. – Вы бы назвали меня особой. Или близким к тому, чтобы не заметить разницы.

– У вас есть имя?

– Не имеет значения.

– Пожалуй, и правда, – Лиетт поскребла подбородок. – Но с целью ведения записей лучше бы как-то вас обозначить.

Я открыла было рот с предложением. Лиетт вскинула руку.

– Только не какаха.

– Да правда, что ли, какое тут значение. Оно нам мозги трахает, – буркнула я. – Никто хоть сколько-то ценный таким загадочным дерьмом из-под птицы сыпать не будет.

– Если утешит, некогда я был известен как Старейший.

– Старейший, – Лиетт покатала имя на языке, пробуя – довольно обычное, а вот как он произнес, малость напрягало. – Как давно ты был здесь, Старейший?

– Немереные годы, бессчетные промежутки.

– Видишь? – поинтересовалась я. – О чем я и…

– Шестьсот тысяч лет десять месяцев две недели четыре дня десять часов сорок восемь минут и пятьдесят шесть секунд назад, – вдруг выдал Старейший. – Если вы в действительности желаете знать.