Тим Скоренко - Стекло [litres]

Старейшина спускается за всеми, проходит в комнату, машет рукой: кыш, и только произносит: Тыкулча, стой, помогать будешь, и Тыкулча остаётся, опускает шкуру на двери, разоблачается. Свету больше дай, говорит старейшина, и Тыкулча зажигает пеллеты по стенам – один, два, три, четыре, комната становится яркой и горячей. Старейшина разрезает костюм одного, от паха к горлу, он такие костюмы уже видел, в них можно и зимой ходить, и Стекла касаться, да всё равно почему-то местные тут выживают без всяких костюмов, а пришлые погибают, как ни наряжай.

Погиб и этот. Старейшина прикладывает ухо к его груди, а он мёртв, ничего уже там не раздаётся, никаких хрипов, видимо, тот на себе его тащил и не донёс. Ну что делать, значит, пусть дальше лежит, только Старейшина маску снимает – молодой ещё человек под ней, лет тридцать – тридцать пять, светловолосый, бородатый, обычный искатель счастья, каких тут много проходило. На лице пятна – от углёвки помер, как и тот, которого Тыкулча в схроне нашёл. Старейшина взрезает костюм второго, снимает маску – этот ещё жив, как только живой воздух попадает в лёгкие, он резко вдыхает, хрипло и, видимо, через боль, потому что закашливается резко, страшно, кажется, кровь сейчас горлом хлынет, но нет, сдерживается, остаётся внутри. Помоги, говорит старейшина, и они вместе разоблачают человека, а потом старейшина просит: этого-то унеси, что он тут лежит, не нужен он тут, и Тыкулча тащит мертвеца прочь, в комнату мёртвых, там уже двое или трое лежат, кто зимой помер, старики, запакованные, замороженные, чтобы запаха не было. У выхода дежурит половина стана, все ждут, что же, как же, Тыкулча протаскивает тело между ними, и никто не помогает ему, потому что никто не хочет касаться мёртвого.

Когда он возвращается, старик уже намазал пришлого жиром и что-то над ним бормочет, то ли Хозяина призывает, то ли себя самое успокаивает, не поймёшь тут. Тыкулча присаживается в углу, авось понадобится. Старик колдует, колдует, а потом поворачивается и говорит: иди, ты не нужен больше, потом придёшь, и Тыкулча встаёт и выходит, и снова оказывается в толпе, и говорит: всё, всё, сказал уйти, наверх, наверх. Почти все слушаются и идут за ним по выдолбленным лестницам, по витиеватым проходам, снова к свету, оставляя во тьме загадочного пришельца и старого лекаря.

Что теперь, спрашивает Тыкулча сендуху, что нам теперь делать, они так далеко зашли, что могли и дойти, а если они дошли, они могли всколыхнуть изначальное, и от этого мало ли что, вдруг Стекло двинется быстрее, вдруг не поползёт, но помчится, и вскоре уже не будет никакого стана, будет только бесконечное белое во все стороны до самого края земли, коли он вообще есть. Тыкулча поворачивает голову и видит, что на скамье рядом с ним сидит Хозяин, но никто его не замечает, он слился с камнями и деревом, и Тыкулча ждёт ответа, ведь неспроста же Хозяин пришёл, неспроста.

Не знаю, наконец говорит он, не знаю, я не видел, что там, за Стеклом. Но точно знаю, что не все вышли оттуда, куда стремились, многие остались там, и кто скажет, живы они или нет, никто не скажет, у меня там ни власти, ни силы. Последняя ли это весна, спрашивает Тыкулча, и Хозяин отвечает: может, и не последняя, но последняя такая, последняя обычная, когда всё как повелось, всё как сложилось. Дальше то ли свет, то ли тьма, не поймёшь, но так или иначе нет в том просвета. Тыкулча кивает и поднимается – теперь надо всё-таки отдохнуть, столько дней в пути, столько дел сделано, столько весны обрушилось, что надо отдохнуть от неё, спуститься вниз, вернуться в одиночество.

Он спускается в свой схрон, отдельный от всех, и тщательно всё закрывает, как будто снаружи снова зима и снова наступает Стекло. Теперь тут тихо и темно, спокойно и мирно, только холодно, и Тыкулча бросает пеллет в печку, после чего раздевается и забирается под одеяло. Привычки не подводят: уходя, он всегда аккуратно убирает спальное место, чтобы по возвращении всё было в порядке. Он закрывает глаза и проваливается в сон, и теперь ему уже ничего не снится, потому что усталость берёт своё.

Тыкулча просыпается через одиннадцать часов – так долго он не спал давным-давно, он даже не помнит, спал ли столько хоть когда-нибудь, может, и не спал. Поднимается, потягивается, одевается. В стане суета, дети бегают, охотники собираются, жёны с ними прощаются, долго теперь не увидят. Тыкулча умывается, брызгает талой водой, ухает. Он голоден, но ему хорошо – греет осознание сделанного дела, сыгранной роли. Кто-то из женщин уже готовит на воздухе – это неудобно, внизу лучше, но люди не могут заставить себя вернуться в подземелье, им хочется дышать светом, жить на свету. Тыкулча подходит, садится у котелка. Это Чейв-ынэ, немолодая уже женщина, четверо детей у неё, и это её котелок, для её семьи, но Тыкулча – разведчик, ему в любой семье будут рады, для него везде плошка найдётся. Чейв-ынэ улыбается ему, наливает в миску горячего варева, он ест, согревается. Вкусно, хотя мясо прошлогоднее, ничего такого особенного, просто он давно не ел чего-то, приготовленного чужой рукой, обычно-то сам делал, а он в этом не то чтобы мастер. Чейв-ынкэв уже вышел, не видно его в стане, проводила его жена, теперь будет несколько недель ждать, пока он не вернётся гружённый добычей. А потом он снова уйдёт, и снова, и снова, и так до следующей зимы. Детей обычно осенью делают, в подземелье, а рождаются они в начале лета, чтобы воздухом можно было дышать, чтобы у матерей много молока было. Тыкулча гонит от себя воспоминания.

Наконец он доедает, благодарит Чейв-ынэ и идёт к старейшине – авось пришлый уже очнулся, поговорить получится. Спускается вниз, смотрит, что тут у нас, тёплая комната, и старейшина здесь, сидит подле лежащего. Тот шкурами укрыт, салом намазан, глаза закрыты. Как Тыкулча входит, старейшина показывает: молчи, тихо, и Тыкулча проходит, стараясь не шуметь, и садится на лавку напротив старейшины. Так они сидят рядом, Тыкулча и сам едва не засыпает, хотя, казалось бы, выспался как никогда, но вдруг спящий открывает глаза и поворачивает голову. Он смотрит на них, двоих людей в мехах и шкурах, и что-то спрашивает, голос его слабый-слабый, вообще не разобрать, что он там бормочет. Тыкулча склоняется к нему и слышит: где Энди, где Энди, и Тыкулча понимает, что Энди – это тот, второй, которого он вчера в комнату мёртвых оттащил, и не знает, что ответить. А тот всё спрашивает и спрашивает, и наконец старейшина тоже склоняется над ним и говорит: помер твой Энди, нет его больше. Тыкулча не понимает, почему старейшина сделал так, сказал резкую правду, отрезал пути назад, мало ли что в голове у этого человека, может, он сейчас взбесится или, наоборот, помрёт, но человек просто закрывает глаза и, кажется, засыпает, потому что долго лежит абсолютно неподвижно и мерно дышит.