Тим Скоренко - Стекло [litres]

Тыкулча о многом хочет спросить пришлого – сколько их было, кого привязали к дереву, кто лежит в схроне, где остальные, если они были, – но он сделает это завтра, а сегодня пришлый пусть отдыхает, много все рассказал, хоть и непонятно, какой плевро-как-его-там, какое озеро, что такое озеро, он слышал, что бывает открытая вода, но никогда не видел её и не может в это толком поверить, и как по ней ходят, что такое лодка, почему она не тонет, всё же должно тонуть, если вода, в общем, врёт как пить дать, ну да ладно, пусть врёт, не им мир мазан.

Он боится, что за пришлым придут другие – не с севера, а с юга, из городов, и тут уж не получится отсидеться, придётся убивать, они-то, конечно, умеют, но они не тофа, тофа порешительнее, убьют и не заметят, а они мирные, чужую жизнь, как свою, ценят. Тыкулча сидит на завалинке и понемногу склоняется в сторону, приноравливается к стеночке, как бы прикорнуть, полежать чуть-чуть, а ведь спал-то совсем недавно, но тепло, и уют, и покой, и монотонные крики женщин убаюкивают.

Он закрывает глаза, и ему кажется на секунду, что Анка-Ны садится рядом и обнимает его, и дышит ему в ухо.

По мере приближения цели начала нарастать паника. Я не мог подобрать лучшего слова – изнутри поднималась волна, которая требовала срочно повернуть назад, поскольку впереди – неведомые чудовища и кошмары. Это чувство, только в более выраженной форме, возникает у людей, запертых в горящем здании. Вроде как ты ещё жив, дышишь и даже можешь выбраться, но времени на это у тебя так мало, что все каналы восприятия перекрывает, и ты ни черта не соображаешь, и в итоге – погибаешь в дыму или огне. Так было и здесь. Я чувствовал, что нужно идти обратно, но ужасно боялся развернуться, потому что мне казалось, что времени и сил всё равно не хватит, в какую бы сторону я ни направился.

И я знал, что подобные чувства испытывает каждый из нас, хотя окружение ничем не намекало на опасность. Со всех сторон было всё то же белое, и лишь иногда казалось, что впереди небо с землёй, сливаясь, светлеют. Проводник ничего не объяснял, ничего не говорил. У него была цель, у него был план, в который он нас, кажется, не посвятил. Или посвятил, просто мы ничего не поняли.

«Расскажи нам», – попросил Энди.

«Что?»

«Что-нибудь».

Это была исчерпывающая просьба. Не то чтобы нам хотелось услышать очередную притчу, просто тишина, помноженная на мерный звук шагов, давила так, что барабанные перепонки угрожали лопнуть, по крайней мере, так казалось.

«Скоро будет стеклянная земля», – сказал Проводник.

«Что это такое?»

«Это когда Стекло начинает пожирать не только плоть. Вторая граница, о которой никто не знает, потому что даже если кто добирался до неё, назад не возвращался».

«А мы вернёмся?»

«Мы вернёмся».

Некоторое время мы шли молча. Проводник продолжил:

«Это мечта любого торговца. Ты заходишь сюда со стальным кинжалом, и он становится стеклянным. Стеклянное оружие. Настоящее. Не замороженные птички, которыми можно прижимать бумагу, а стеклянные острия, которые никогда не ломаются и которыми можно перерубать сталь. Смертельные при любом прикосновении. Стеклянные пули, которые можно использовать бесконечное количество раз и которые убивают, даже оцарапав. Стеклянная шрапнель, которая разлетается при взрыве и уничтожает десятки людей при касательных попаданиях. Это страшное место и – золотая жила».

«Ты ради этого туда идешь?» – подал голос Младший.

«Я – нет. Но за нами следует человек, который идёт туда ради этого».

Мы засыпали его вопросами: кто, какой человек, куда идёт, чего хочет, но Проводник не отвечал. У меня создалось ощущение, что у Проводника был план, и преследователь составлял часть этого плана.

Наконец Фил догадался перевести тему, чтобы Проводник перестал закрываться.

«А почему нет стеклянного оружия? Неужели никто не смог наладить экспедиции?» – спросил он.

«Потому что никто об этом не знает», – сказал Проводник.

«Как не знает?»

«Пятно маленькое. Оно расширяется, но всё равно оно – пара сотен метров в диаметре. И до него ещё надо дойти».

«Тогда почему ты говоришь, что мы вернёмся?» – это был мой вопрос, как всегда, точный и не позволяющий ответить однозначно.

Проводник молчал.

«Не знаешь?» – спросил я.

«Верю», – ответил он.

Некоторое время мы шли в тишине, а потом Болтун остановился – где-то позади меня. В него врезался Брат, который теперь был Фредом.

«М-м-м», – сказал Болтун. По-видимому, он имел в виду «стой».

Встали все. Болтун что-то нечленораздельно сказал – самую длинную фразу, что я от него когда-либо слышал. Тем не менее я разобрал его слова.

«Ты не знаешь, что мы дойдём?» – спросил он.

«Нет».

«И что мы вернёмся», – это было тоже нечётко, но на удивление понятно.

«Нет».

«Ты врал».

«Нет».

«Объясни».

Проводник подошёл к Болтуну.

«Там нет моей власти, Болтун. Я знаю всё, что происходит, такой у меня дар. Но этот дар я получил от Стекла, и я не могу идти против его воли. Я не вижу центра. Я не знаю, что там. Поэтому есть только надежда».

«Мало», – сказал Болтун. Это у него было похоже на «маа».

«Тогда иди обратно».

Это выглядело очень просто и оттого – чудовищно. Человек провёл рядом с тобой многие месяцы, поддерживал тебя, помогал, нёс поклажу, слушал твои истории, а теперь ты говоришь: иди обратно. Но самым неприятным в этом были не сами слова Проводника, а их лживость. Я понимал, что есть что-то помимо веры, что Проводник не из тех, кто идёт вслепую. Если ты знаешь всё обо всём, ты не можешь себе позволить уйти в неизвестность, потому что ты привык к знанию. Ты подсел на него, как люди подсаживаются на то, что Ка выдаёт за Стекло. Ты не можешь иначе. Я сознательно искал в словах Проводника фальшь – и находил её, или мне казалось, что находил.

Некоторое время они стояли и смотрели друг на друга – человек, которому известно всё, и человек, лишённый возможности задать вопрос. Не то чтобы это было противостояние – мы даже не видели их лиц под защитными масками, но чувствовалось, что незримая связь между ними, между учителем и учеником, между ведущим и последователем – разрушена.

Казалось, что это длится вечность. Замедленный кадр, музыка, застрявшая на одной-единственной ноте.

А потом Болтун развернулся и пошёл прочь – один в никуда, в бесконечное белое, без палатки, с рюкзаком, в котором могло не хватить еды даже на одного. Через несколько шагов он остановился на пару секунд и обернулся, точно надеялся, что кто-нибудь его позовёт, что кто-нибудь ответит на его непроизнесенный вопрос. Но все молчали, и он снова повернулся к нам спиной. Он шёл и шёл, пока не превратился в тонкую тёмную полоску, а потом и вовсе не растворился в белизне.