Тим Скоренко - Стекло [litres]

Когда Кмоль проснулся, её уже не было. На улице раздавались крики, плач. Он наскоро оделся и выскочил наружу. Неподалёку от яранги столпились все жители – женщины, старики, дети. Кмоль подбежал к толпе, растолкал её локтями и увидел Лелетке, лежащую в центре. Она была белой и холодной, лишь ветер едва трепал её волосы. Она подвернула ногу, упала, ударилась головой о камень и умерла – потому что Кмоль забрал её удачу.

Это какой-то бред, сказала Алярин.

Проводник замолчал. Он не ждал, что она его прервёт, потому что его никто не прерывал.

Бред, добавила она. Ты придумал эту историю. Может, она частью и правда. Может, был такой человек, который умел управлять удачей. Но мёртвая девочка, чудовище из ниоткуда – что вообще за ошкуй?

Белый медведь, ответил Проводник.

Медведь. Что он там, из воздуха появился? Со спицей вместе? Ты сказал, что расскажешь не притчу, а правду. И ты действительно рассказал не притчу, потому что в притче есть какой-то смысл, а здесь смысла нет. Но это и не правда. Скажи честно, ты знаешь, чем закончится твоя история?

Проводник покачал головой.

Нет.

Когда ты выдумываешь истории, ты никогда не знаешь, чем они закончатся?

Нет. Я не вижу будущего. Я знаю настоящее.

Ты рассказываешь историю, в которой нет конца, потому что ты его ещё не придумал. Но зачем? Почему ты не можешь просто ответить на мой вопрос? Мне неважно, кого там твой мальчик ещё убьёт. Мне важно, зачем ты дал мне Стекло. Ты, хотя я даже имени твоего не знаю.

Проводник подошёл к окну.

В конце истории Кмоль отдавал всю свою удачу умирающей девочке. Она выживала, а он погибал.

Так и было?

Нет, я придумал только что.

И в чём смысл?

В том, что сотни лет назад один человек – пусть его зовут Кмоль – коснулся Стекла и стал другим. У него не было учителя. У него не было меня. Он не знал, что обрёл дар, и не знал, как его использовать. Поэтому он совершил много зла, которое не искупишь мизерным добром, пусть даже это добро спасло жизнь. А у тебя есть я.

Она рассмеялась.

Ты думаешь, я бы сама не справилась?

Справилась бы. Но высокой ценой.

Она понимала, что он прав, хотя её раздражало его высокомерие, уверенность в собственных силах, чувство превосходства. Это история о бойце, который явно сильнее соперника и может этим гордиться. Другой вопрос, что победить может и слабейший – если ему улыбнётся удача.

Сколько нас?

Тех, кто может коснуться, – всего пятнадцать. Мы рождаемся в среднем раз в два-три года. В какой-то год могут родиться трое или четверо, в какой-то – ни одного.

А сколько коснувшихся?

Трое.

Алярин недоверчиво покачала головой.

Всего?

Да. Двое – это ты и я.

А третий?

Третий сейчас в другом городе, не очень далеко отсюда. Он отличается от нас. Мы несём мир, а он – мор.

Ты с ним встречался?

Нет. Но, видимо, придётся встретиться.

Она задумалась.

А остальные? Где остальные? Ты тоже их позовёшь, как меня?

Проводник улыбнулся и кивнул.

Ты так ничего и не поняла, Алярин. Я уже их позвал. Все они здесь.

Он повёл рукой, и Алярин посмотрела вокруг. И тут она поняла.

Ты им не сказал.

Нет. И не скажу. Тот из них, кто решится, обретёт свой дар. Тот, кто не решится, умрёт в неведении.

Я могу им сказать.

Скажи. Кто поверит тебе? Особенно если я опровергну твои слова.

Она встала.

Но почему?

Потому что миру не нужно пятнадцать сверхчеловек. Уже трое – слишком много. А пятнадцать уничтожат всё, что ты видишь вокруг.

Она подошла к окну и встала рядом с ним.

Чтобы уничтожить мир, хватит и одного, сказала она.

Да, ответил он. Например, тебя.

Настроение Фила ухудшалось с каждым днём, если не сказать – с каждым часом. До инцидента с Аффи он был едва ли не самым жизнерадостным среди нас – шутил, поддерживал беседу, легко соглашался кому-либо помочь, сделать какую-нибудь работу. Но, сделав Аффи смертельную инъекцию, он изменился. Почти всё время Фил молчал, а на просьбу Проводника рассказать свою историю буркнул: «Потом». Это «потом» так и не наступило.

Последним утром мы поднялись раньше обычного – примерно на час. Впервые за много дней было неясно, чем всё закончится. Мы ежедневно вставали, чтобы монотонной змейкой пройти сколько-то очередных километров и лечь спать после душеспасительной или душещипательной – тут каждому своё – лекции Проводника. Но в этот день мы осознали, что крайней точки маршрута нет. Что теперь мы идём в подлинную неизвестность.

Мы все спали в палатке – было тесно и неудобно, но всё равно лучше, чем как раньше. Фил вышел первым – он надевал костюм быстрее любого из нас и умудрился сделать это незаметно, балансируя на одной ноге среди лежащих вповалку тел. Проснулся только я. Снова заснуть не вышло, и я тоже оделся и выбрался наружу, чтобы присоединиться к Филу.

Он сидел на земле, чем бы она ни была – чрезмерно слежавшимся настом или всё-таки Стеклом, – лицом к северу. Руками он обхватил колени, голову склонил. Я подошёл и сел рядом. Он повернул ко мне голову, хотя это не имело смысла – лица всё равно не было видно.

«Зачем пришёл?»

Иногда я думал, как это странно. За проведенные вместе недели мы научились определять, кто есть кто, по малейшим движениям, как будто нет на нас одинаковых костюмов, как будто мы все разноцветные, с именными бирками на груди. На самом же деле явно отличались только могучий Баба и худосочный Младший, остальных можно было поставить в ряд и считать близнецами.

«Послушать».

Он понял. Конечно, я имел в виду не «послушать Фила», а «послушать Стекло». Я хотел почувствовать его приближение, поймать невидимое и неосязаемое, узнать, что ощущает Проводник. Но вокруг была лишь абсолютная тишина и пустота, только краем глаза я видел тёмную скрюченную фигуру брата. Я так и подумал тогда – «брата», потому что все мы стали, конечно, братьями за эти дни, даже те, кто ушёл, даже те, с кем в обычной жизни нам было бы стыдно оказаться в одном помещении.

«Оно ничего не скажет», – сказал Фил.

«Да».

«Я думаю, оно и ему ничего не говорит. Он такой же, как мы, идёт вслепую, выдумывает сказки. Просто он решительнее любого из нас. Мы все на самом деле туда хотим, но нам нужен стимул. Палка, которой нас будут гнать, как скот. И он это делает».

Я ничего не ответил. Фил был прав.

«Знаешь, я ведь всегда был один. Вообще всегда. Я сирота, как и Баба. Но я не влюблялся в приютских девочек и не пытался спасти их от убийц. Я ни с кем не общался в приюте, ни с кем не общался в школе, ни с кем не общался, когда работал. Я даже имён не знал. Мог сказать «привет», но и только. Многие думали, что я гордый, что думаю – кто они такие, чтобы с ними разговаривать, но это не так. Я просто не хотел. Они для меня ничего не значили. Для меня никто и никогда ничего не значил. Женщины, с которыми я спал, были тем же, чем мог быть любой уличный бродяга. Просто функции. Одну функцию можно применить так, другую – иначе, и я применял их в меру возможностей. В этом вся моя тайна, всё то, о чём так просит рассказать Проводник. В том, что впервые в своей жизни, а мне тридцать два года, я что-то почувствовал. Я почувствовал, что такое дружба, взаимопомощь, интерес к другим людям. Ещё полгода назад я бы не смог говорить с тобой так, как говорю сейчас. А теперь могу. Он для этого меня и взял. Чтобы я преодолел себя. Кто-то преодолевает жажду к пыткам детей, а я – способность жить в пустоте, несмотря на окружающих меня людей. В этом смысл. И неважно, что там скажет Стекло. Ничего не скажет – и ладно. Оно всё равно мёртвое».