Тим Скоренко - Стекло [litres]

И вот пришло время Кмоля. Ему исполнилось десять лет, и это было слишком мало, потому что его отец ходил в двадцать пять, но у Кмоля не было ни выбора, ни тех, кто мог бы его остановить. Отец погиб на охоте, мать скончалась в родах брата, брат тоже не выжил, бабушка была старая и немощная, других родственников не было, и жил Кмоль на подачки от других семей. Сам он был худ и костляв, правая рука у него плохо работала с тех пор, как он повредил её в драке с кем-то из сверстников, его постоянно задирали, издевались над его драной одеждой, друзей у него не было и не предвиделось. Влачить жалкое существование или пойти путём предков – невелик выбор, и Кмоль отправился к океану. Он сказал бабушке, куда идёт, но она уже ничего не понимала и просто перемалывала беззубым ртом свою бесконечную жвачку. Кмоль собрал жалкие пожитки, кое-какой еды в дорогу – и пошёл.

Он шёл много дней и ночей, ориентируясь по ветру днём и по звёздам ночью, но океана всё не было и не было, и он уже начал подумывать о том, чтобы вернуться. Солонины почти не оставалось, съедобные мхи тут уже не росли, и Кмоль понимал, что если он не повернёт, то погибнет. Но каждый раз, когда отчаяние настигало Кмоля, он говорил себе: ещё немного, и снова шёл вперёд, ещё немного и ещё немного, и так в один из дней он ступил на землю, которая не издавала шума. Под ногами Кмоля был не мшистый покров, не снежный наст, но нечто странное – гладкое, блестящее, похожее на лёд, но не лёд. Кмоль стянул перчатку, наклонился и дотронулся до этого – и потерял сознание.

Он не знал, сколько времени прошло, но, когда он очнулся, всё тело его одеревенело. Несколько минут он пытался встать, но не смог – и просто пополз в какую-то из сторон, не думая о том, надо ли ему возвращаться или всё-таки стоит добраться до океана. Он полз почти день, затем остановился и доел последние крохи еды, остававшиеся в его суме. Потом он сумел подняться и дальше шёл – и добрался до границы снегов, туда, где уже были съедобные мхи, и снова начал есть, и снова набрался сил. Так правдами и неправдами, измождённый и измученный, он вернулся в селение. За те недели, что он отсутствовал, бабушка умерла, а их потрёпанную ярангу разграбили, хотя там и брать-то было нечего. Кмоля накормили сердобольные соседи, а потом мальчик сел у пустой яранги и заплакал. Он не дошёл до океана, он потерял последнего родного человека, у него не было ничего – ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

Он пошёл прочь – подальше от людей, но теперь на юг, чтобы можно было где-нибудь подумать в одиночестве. Едва он присел на камень, как появились мальчишки – те самые, что всегда его задирали, – и принялись за старое. Главным заводилой был глупый и жестокий Аляпэнрын, не дававший никому прохода и способный на любую гадость. Давайте закидаем его камнями, закричал он, и мальчишки стали бросать в Кмоля мелкие камешки. Кмолю было очень больно, и он разозлился, бросился на Аляпэнрына и повалил его на землю. Аляпэнрын был значительно сильнее и сумел перевернуться – теперь он был сверху, а Кмоль внизу. Аляпэнрын размахнулся, чтобы ударить Кмоля по лицу, а Кмоль бессмысленно молотил воздух, и Аляпэнрын со всей силы опустил кулак – но рука, которой он опирался на грудь Кмоля, сорвалась, и удар пришёлся не в лицо, а рядом – прямо в острый камень, распоровший кисть между средним и безымянным пальцами. Аляпэнрын заорал от боли. Во все стороны хлестала кровь, мальчик вскочил и помчался к селению, а следом и его приспешники.

Но Кмоль поднялся не сразу. Когда Аляпэнрын дотронулся до него, ему показалось, как что-то потекло между ними, от Аляпэнрына к Кмолю, как будто один высасывал из другого невидимую кровь. И потому Кмоль лежал, пытаясь понять, что произошло.

Когда же он всё-таки вернулся в деревню, оказалось, что два пальца у Аляпэнрына придётся отъять, потому что они висели на кусках кожи. Теперь он никогда уже не будет великим охотником, поскольку никогда не сможет быстро и умело натягивать лук. Женщины косо смотрели на Кмоля, дети обходили его стороной, а у яранги его ждала старая женщина – Ир-Невэн, бабка Аляпэнрына. Она бросилась на Кмоля и ударила по щеке, а потом схватила за руку и потащила за собой, видимо, в свою ярангу или к старейшине, но этого Кмоль не узнал, потому что от Ир-Невэн к нему снова потекло то самое тепло-не-тепло. А потом с окраины раздался рёв.

То был ошкуй. Все охотники были на промысле, в деревне оставались старики, женщины и дети, а в последний раз ошкуй приближался к людям два поколения назад и даже когда бы в селении были мужчины, всё одно они не знали бы, что делать. Все кинулись врассыпную, прячась в ярангах, но могла ли хлипкая яранга остановить ошкуя? Он бросился на Ир-Невэн, смял её, рванул челюстями – и окропил мох кровью. Потом он огляделся и увидел, что нет снаружи никого, кроме худого мальчишки – то был Кмоль. Ошкуй бросился на мальчика и повалил его одним ударом лапы, и снова между огромным зверем и маленьким человеком потекло невидимое. Кмоль закричал и стал шарить рукой в поисках камня или ещё чего-нибудь, чем можно ударить чудовище. Он нащупал костяную спицу и со всей силы воткнул её ошкую в ухо. Спица вошла целиком, ничего не осталось снаружи, и ошкуй заревел, зашатался, сделал шаг в сторону – и упал замертво.

Кмоль встал. Из яранг стали медленно, с опаской выходить люди. Кто-то из старух подошёл к мальчику и склонился перед ним, а потом ещё, и ещё, и вскоре перед Кмолем склонились все и каждый – теперь он был не нищий сирота, а Тот, кто победил ошкуя. Люди хотели коснуться его, коснуться лежащего рядом огромного зверя, и Кмоль понял, что отныне жизнь его станет другой.

И она стала другой. Для Кмоля построили новую ярангу, положили туда лучшие меха, ему носили подарки, оружие, игрушки, поделки, еду, и даже Аляпэнрын пришёл к нему – неуверенный, помельчавший, – чтобы просить прощения за то, что издевался над ним раньше.

Каждый раз, когда Кмоль дотрагивался до людей – принимая подарки, разговаривая, – что-то протекало между ними, от собеседника – к Кмолю. И всякому, кого касался Кмоль, после немножко не везло – кто-то спотыкался и падал, кто-то ронял вещи, кому-то в глаз залетала мошка. Кмоль понял, что он может забирать у других удачу, и с этого момента ему всегда везло – гнус облетал его стороной, он всегда выигрывал в детских играх, а порой и в серьёзных соревнованиях, например, в стрельбе из лука он как-то обошёл всех охотников, хотя стрелял недалеко и плохо, просто остальным постоянно не везло, а его стрелы подхватывал ветер – и нёс прямо в цель.

Так прошло шесть лет. Кмоль вырос, возмужал, отъелся. Он сам добывал себе пропитание – стоило ему отойти от селения на пару километров, как поблизости появлялась жирная куропатка или ещё какая дичь, и Кмоль убивал её с первого же выстрела. Он был красив, и девушки ластились к нему, но нравилась ему лишь одна – статная и лёгкая Лелетке. Он не решался подойти к ней, да и она не проявляла никакого интереса – улыбалась, здоровалась, но и только. Близилась семнадцатая весна Кмоля – та весна, после которой он должен уходить в охоту вместе с прочими. Обычно мужчина находил себе женщину на второй или третий год охоты, но Кмоль был влюблён и хотел обручиться с Лелетке до первого года. Он стал дарить ей подарки, приносить в её дом охотничьи трофеи, делать для неё украшения из камня и мелких древесных кустарников. И в конце концов он покорил её – она ответила ему взаимностью и в один из дней, когда мать крепко спала, ускользнула в одинокую ярангу Кмоля.