Андреа Стюарт - Дочь костяных осколков [litres]

У Фалу свело живот. Титус фехтовал с ней на мечах, выслушивал ее, но это была его работа.

– Я не знала, – тихо сказала Фалу. – Не знала о твоем отце. И о семье тоже.

– Ты и не должна о таком знать. – Титус криво усмехнулся. – Твое положение к такому не обязывает.

Фалу крепко зажмурилась. Ей безумно захотелось вернуться во времени обратно и как-то все исправить.

– Плевать на мое положение. Считалось, что я твой друг. Друзья знают такие вещи друг о друге, а я даже не озаботилась тем, чтобы тебя расспросить. То есть мне, конечно, было не все равно, но я могла бы проявить больше участия.

– Я знаю, что ты помогаешь сиротам, когда выходишь в город. Ты – хорошая женщина. Не будь так строга к себе.

Фалу сжала в пальцах льняные простыни.

– Если не я, то кто? Ты? Мой отец?

– Может, Ранами? – Титус пожал плечами и посмотрел на протечку в потолке.

Фалу рассмеялась.

Да, с тех пор как они познакомились, Ранами постоянно поднимала эту тему. Она подталкивала Фалу, хотела, чтобы та огляделась вокруг, открыла глаза и увидела, какая тяжелая и порой невыносимая жизнь у фермеров.

– Да уж, похоже, кроме нее, никто на это не способен.

– Вы с ней помирились? – спросил Титус так, будто они фехтовали во внутреннем дворе дворца.

– Не совсем. Я была хороша, когда пыталась добиться Ранами. Но боюсь, я недостаточно хороша, чтобы удержать ее. Я стараюсь, но тропа, на которую она меня подталкивает, скользкая и тернистая. Я к такому не привыкла.

Гораздо легче было вернуться к своей прежней жизни, забыть обо всем, что видела на ферме, и оправдывать себя, как оправдывал себя отец. Фалу убеждала себя в том, что ее жизнь – не сахар, что она заслужила то, что имеет. Но сейчас ей предстояло принять самое трудное решение в своей жизни.

Фалу развернулась на койке так, чтобы видеть лицо Титуса.

Внутренний голос взывал к тому, чтобы она остановилась, чтобы продолжала жить, как прежде. Фалу его заткнула, она выбрала тернистую тропу.

– Если придется выбирать, кого ты выберешь: меня или отца?

– Тебя, – не колеблясь и очень серьезно ответил Титус.

– А другие?

– За всех не поручусь, но готов поспорить, что тебя.

Пришла пора совершать правильные поступки. По отношению к Ранами и ко всему остальному миру.

– Отопри дверь.

Моя комната превратилась в тюрьму: балкон заперт, входная дверь тоже. Свет проникал в щели в ставнях и под дверьми, но это все. Две лампы светили еле-еле. Я лежала на кровати и глазела в потолок.

Что-то случилось в логове Илит.

Последнее, что я помнила, – это то, как плавилось ее лицо и как я пыталась вернуть ее к жизни. Все мои попытки что-то вспомнить только отдаляли воспоминания о случившемся. Так же бесполезно дергать за лесу, когда крючок с наживкой зацепился за поросший водорослями подводный камень.

Нет. Было что-то еще. Я посмотрела на свою сжатую в кулак руку, а когда разжала пальцы, обнаружила на ладони журавлик Траны. Что причиняет бо́льшую боль – чувство вины или потеря? Их убил мой отец, но это я привела его к ним.

А потом вернулось осознание главного: он меня создал.

Это многое объясняло. Последние пять лет жизни – это все, что я помнила. И еще потолок с золотыми хризантемами, когда я пришла в себя. Я поднесла ладони к глазам. Как отец смог достичь такого совершенства? Баян сказал, что он выращивает людей. Не одного человека, а людей. Значит, я была не первой?

Я прижала ладони ко лбу. Баян – конструкция. Мой отец пытался его изменить, так же как я пыталась изменить Илит. Вот только что-то пошло не так. А потом Баян пришел в мою комнату и умолял меня спрятать его.

Мы оба были конструкциями отца.

Но на крыше в гнезде Уфилии лежала книга с записью о моем рождении. Правда, была и запись о моей смерти. Если я не Лин Сукай, если я не дочь императора, то кто тогда?

Я свернулась калачиком на одеяле. Казалось, мой живот превращается в черную гниющую дыру. У меня нет собственной воли? Мой отец создал меня с какой-то конкретной целью. Какой бы ни была его цель, я не хотела о ней знать.

Надо вырваться отсюда.

Я встала с кровати. Это было нелегко, тяжесть в груди была такой, как будто меня камнями нашпиговали. Может, так оно и было. Откуда мне знать, что я такое на самом деле? Внутри забулькал безумный смех. Я его подавила и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.

Думай.

Пусть я – творение отца, но я не слабоумная.

Подойдя к двери, я снова подергала за ручку.

Заперто.

И тут я впервые на своей памяти захотела, чтобы рядом со мной был Баян. Я даже не догадывалась о том, насколько мы с ним похожи. Мы могли бы помочь друг другу. Возможно, я смогла бы просмотреть осколки внутри его и освободить его от воли отца. Смогла бы найти способ вернуть воспоминания, которые стер мой отец.

Машина памяти. Выращивание людей. Надо узнать об остальном.

Я подошла к двери на балкон, к ставням. Заперто. Все под замком. Всякий раз, когда я прикасалась к двери или ставням, на меня наваливалась тяжесть поражения.

Я вернулась на кровать. Жутко хотелось сбросить безрукавку и тапки и снова лечь.

Может, когда-то это все уже было со мной.

Ни в чем нельзя быть уверенной.

Я наткнулась пяткой на что-то твердое. Наклонилась и вытащила из-под кровати дневник в зеленой кожаной обложке. Можно было бы спрятать его понадежнее, но отец редко заходил в мою комнату.

Что делать? Пытаться себя изменить было слишком страшно. Я начала снова просматривать дневник, и в этот раз новые подробности буквально бросались в глаза.

Поездка к озеру в горах. Я писала, что погода была не по сезону чудесной. Но тогда мне было пятнадцать, а значит, это был сухой сезон. В сухой сезон погода почти всегда хорошая. Меня укусила морская змея. Я писала, что плавала в бухте. Когда я читала это в первый раз, решила, что речь идет о гавани. Но зачем называть ее бухтой? Императорскую гавань все всегда называли просто гаванью. Еще я упоминала, что мама готовила рыбу. Зачем маме, супруге императора, самой готовить рыбу, когда у нее для этого есть слуги? Когда я читала это в первый раз, подумала, что маме просто нравилось готовить и она иногда ради собственного удовольствия ходила на дворцовую кухню. Но я так думала, потому что, читая дневник, хотела, чтобы в нем были записаны мои воспоминания.

Не было ни болезни, ни утерянной памяти. Мои воспоминания начали формироваться пять лет назад, когда отец меня создал.

Этот дневник. Почерк был мой, но писала не я. Я с отчаянием отвергнутого ребенка хотела, чтобы дневник был моим. Без него я вообще не имела ни малейшего представления о том, кто я на самом деле. Но с другой стороны, отец был так доволен, когда я давала ему найденные в этом дневнике ответы. Кто его написал? Отец надеялся, что я стану кем-то. Но кем?