Джун Ч. Л Тан - Нефрит. Огонь. Золото [litres]

Дыши. Черт бы тебя побрал, дыши.

Я делаю вдох. И уголек памяти, наконец, разгорается в большой костер воспоминаний.

Мне четыре года, я в саду. Сижу на пожухлой траве. У меня в руке безжизненная птичка вроде воробья, но с желтоватым гребешком.

– Молодец, Сяо Ан, умная девочка.

Я улыбаюсь отцу, а сердце раздувается от гордости. Лицо у него гладкое, красивое. Он не носит маски.

Тут прибегает мать. Черты ее лица, напротив, искажены от ужаса. Она зажимает рот рукой.

– Что ты с ней делаешь? – ахает она, завидев мертвую птаху в моей руке. – Что ты заставил ее сделать?

Другое воспоминание.

Я плачу. Мама крепко обнимает меня.

– Нам нельзя этого сделать, нам нужно обеспечить ее безопасность.

– Блокировка, которую ты наложила на ее меридианы, не будет длиться вечно, она лишь делает ее магию неуправляемой. Рано или поздно ее умение вырвется на волю, что приведет к новым несчастным случаям в будущем. Она навредит себе, если не сможет контролировать свою магию. Отдай ее мне. Позволь мне обучать ее, помочь ей овладеть своей магией.

– Нет. Ты не сделаешь ее убийцей.

– Империя нуждается в ней.

– Меня не волнует, в чем нуждается Империя! Она твоя дочь…

– Неужели ты забыла, что означает преданность? – произносит отец с опасным блеском в глазах. – Она и есть та самая Похитительница Жизни, и ты ничего не можешь с этим поделать. Отдай ее мне.

Он делает шаг вперед. Воздух вокруг него мерцает.

– Ты никогда не получишь ни ее, ни ее силу, чудовище! – кричит мама. Она заслоняет меня и выбрасывает вперед руку.

Отец вопит, прижимая ладони к лицу, а мать поджигает все вокруг.

Еще одно воспоминание.

– Проснись, Ан. Просыпайся, нам пора, – будит меня мама.

Я шевелюсь, устало моргая.

– Мы опять уезжаем, мама?

Она торопливо кивает и гладит меня по волосам.

– Да, дорогая. Прости, я знаю, что это тяжело. – Она достает из сумки небольшой пузырек с янтарной жидкостью. – Вот, пора принимать лекарство. Пей.

Я кривлюсь от отвращения, но делаю, что мне велят. Мама говорит, что это помогает мне оставаться здоровой и забыть все плохое.

– Хорошая девочка, – хвалит она, когда я возвращаю пустой пузырек. А потом обхватывает ладонями мои щеки, и я вижу, что ее глаза полны слез. – Я люблю тебя, никогда не забывай об этом.

«Я люблю тебя».

Воздух с силой врывается в мои легкие, и я мигаю, возвращаясь в настоящее.

Я вспомнила.

Вспомнила.

Мое детство вспыхивает и гаснет. Воспоминания о беспорядочных разговорах, образы родителей, места, где я пряталась в родительском доме, мои побеги ото всех…

Я вспомнила, что сделала со своей няней.

Я вскакиваю, в ужасе от того, что помню и чего не помню.

Но одно теперь совершенно ясно: только мой отец знает, что произошло на самом деле.

Я расхаживаю по кабинету отца, ожидая, когда служитель разбудит его. Мокрые дорожки на моих щеках высохли, когда иное чувство взяло верх над страхом и смятением.

Ярость.

Я вспомнила. Не все, но достаточно.

Меня так трясет, что я прислоняюсь к шкафу с драгоценными свитками, чтобы не упасть. У отца есть от меня секреты: обо мне самой, о моем детстве и о моей матери.

Он лгал мне.

Шкаф скрипит, и я вспоминаю о потайном алькове, который он скрывает. А вдруг? Я толкаю, и стенная панель сдвигается. Раньше думала, что эта узкая комната пуста, но, возможно, я ошибалась. Хватаю со стола лампу, чтобы посветить себе, и замечаю рычаг.

Толкаю его вниз, и еще одна фальшивая панель скользит в сторону. Вдоль стен открывшегося моим глазам помещения выстроились полки с древними на вид свитками. В углу стоит вешалка, на которой висят оранжевые балахоны.

Я отшатываюсь к стене.

Это же одеяния Дийе!

Почему они здесь? Почему?

Я смотрю на них, и яркий оранжевый свет обжигает мне глаза. К балахонам прилагается красный пояс. Что все это значит?

– Сяо Ан? Что-то случилось, дорогая? – окликает отец, входя в кабинет.

Слишком поздно скрывать свою находку. Я покидаю потайную комнату, сжимая в руке балахон Дийе, и швыряю в своего родителя.

– Ты священник? – вопрошаю я холодным, лишенным эмоций голосом.

Его глаза вспыхивают опасным светом.

– Ты что, шпионила за мной?

– Почему ты мне не сказал?

– На то имеются свои причины. Во-первых, моя безопасность. Глава священства Дийе живет в страхе перед убийством.

Главный священник. Ад меня разбери! Мой отец – главный священник Дийе. А я-то решила, что хуже уже быть не может.

Он внимательно изучает меня.

– Какое это имеет значение, священник я или нет?

– Какое это имеет значение? – переспрашиваю я дрожащим голосом. – Ты заставлял меня проделывать страшные вещи. Убить птицу , например, а ведь я тогда была совсем ребенком!

Слишком разъяренная, чтобы контролировать себя, я начинаю плакать. Моя память выходит из-под контроля. Вспыхивают воспоминания обо всех жестоких поступках, которые я совершила, которые меня заставили совершить. Потрясенное лицо няни, когда я показала ей уничтоженные с помощью магии цветы. Я и ее саму случайно едва не убила.

По этой причине мой отец и отослал ее прочь.

– Ты лгал мне, – шепчу я, яростно вытирая слезы. – Обо всем лгал.

– Ты все вспомнила. Каким образом? – отвечает отец.

– Императрица дала мне настойку.

– Императрица.

Я не понимаю намека в его голосе, но сейчас мне до этого нет дела.

– Это ведь ты послал священников за мной и мамой?

– Тогда я еще не был главным священником. Приказ исходил не от меня.

– Что случилось с мамой? Что они с ней сделали?

– Ты бы лучше спросила, что она с тобой сделала. Она украла твою судьбу, обрекла тебя на слабость. – В его голосе отчетливо слышится презрение. – Нам выпала большая честь, что наша дочь избранная, но твоя мать не понимала, кто ты и кем можешь стать.

– Она пыталась спасти меня от тебя…

– Она дала клятву служить Империи, но нарушила ее. Твоя мать была всего лишь предательницей ! – громогласно объявляет отец.

Я прыгаю вперед и срываю с него маску. Половина лица покрыта старыми ожогами. Шрамы стекают ото лба к подбородку, завиваясь вокруг губ. Шрамы, оставленные моей матерью.

Его лицо выглядит так, будто оно тает.

Я падаю на пол и с мучительным криком швыряю серебряную маску через комнату.

Отец поднимает маску, безумно хохоча, и этот звук пробирает меня до костей.

– Теперь ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле. Видишь, что твоя мать сделала со мной. Если бы ты только знала, кем была она . Вовсе не невинной овечкой. Она предала свою семью ради священства. Она являлась одной из нас . Сколькими она пожертвовала? Скольких убила, прежде чем остановилась? – Отец хватает меня за руку, впиваясь глазами цвета воронова крыла в нефритовый перстень моей матери. Я замечаю в его взгляде вспышку какого-то сложного чувства, прежде чем он снова покрывается коркой льда. – А остановилась она только потому, что ее собственный ребенок оказался Похитителем Жизни. Так что не нужно делать из нее мученицу.