Вивиана Ипарагирре де лас Кассас - Принц из серебра и золота [litres]

Или семья Седрик? Они были единственными, кто мог ощутить задетую гордость. Дочь генерала восточного фронта в городе искусств Калакар была той, кто проявляла серьезный интерес к Люциусу и участвовала в свадебных переговорах. По крайней мере, так было при жизни отца, но Люциус сразу же отбросил этот план после его смерти. Он никогда не хотел Изалию. Ее же, напротив, волновала только корона.

На балу в честь моего брата я танцевал с ней. Изалии не понравилось, что король исчез со стэндлеркой. Как и ее отцу, который быстро покинул торжество после объявления о помолвке. У него были способы вызвать беспорядки. Но я бы с ними справился. «Я бы сразу узнал об этом», – сказал я себе, пытаясь расслабить свои судорожно сжатые пальцы.

Пустые разговоры. Они все говорят, но толку от этого нет .

– Мы должны все тщательно спланировать.

Я стиснул зубы, когда господа продолжали обсуждать и подбрасывать предложения. Я уже не слушал, а следил за дальнейшими мыслями. Дневники моего отца. Откровения, что раскрыл мне Джон, и его предположения о том, что министр что-то замышлял и, возможно, имел какое-то отношение к смерти моего отца.

Какая у него была выгода в том, чтобы избавиться от короля?

Чтобы Люциус быстрее взошел на трон? Чтобы Люциус отказался от своих прав и на трон взошел я? Что он задумал? Все это звучало так логично, но в то же время так бессмысленно. Я не понимал. Люциус в любом случае стал бы королем. Этого требовал закон первородства. Если, конечно, отец никогда не хотел завещать ему трон, что я считал совершенно глупым и склонен был исключить.

Отец дорожил нашими традициями. Они стояли рядом с его королевством и над его детьми.

«Мне нужны были доказательства», – лихорадочно думал я. Без убедительных подтверждений эти теории оставались бесполезными. Возможно, не он был тем врагом, о котором говорил мой отец. Возможно, врагом был кто-то другой из тех людей, что сидели здесь и пытались превзойти друг друга.

– О, вот и он. Еще один подарок на помолвку и сувенир для галереи предков! – радостно сказал Люциус, вырвав меня из моих запутанных мыслей. Двое юношей внесли в комнату скрытую полотном картину, которую они благоговейно опустили под его поднятую руку.

– С наилучшими пожеланиями от художника Давиде, – задыхаясь, произнес один из посыльных, избегая взгляда моего брата. Неужели он снова заказал портрет, для которых так любил позировать? Я весело усмехнулся, представив, как я – такой же тщеславный, как и мой брат, – практиковал перед зеркалом свой взгляд, чтобы выглядеть идеально. Или он повесит его в покои Софии, чтобы она могла использовать его лицо в качестве мишени? Великолепная мысль, заставившая меня коварно усмехнуться.

– Я так взволнован! – раздался голос моего брата. – Заседание окончено. Уходите. Я хочу побыть один.

« С удовольствием », – мрачно подумал я и встал быстрее, чем остальные пожилые господа.

– Кроме тебя, брат. Ты должен остаться.

Министр снова посмотрел на меня и широко ухмыльнулся.

– Через три дня, – сказал он. – Через три дня мы заключим этот брак.

Я проиграл, потому что был достаточно эгоистичным и держал ее при себе. Но ее нельзя поймать. Люциус должен был это понять.

Как только господа вышли, он скользнул по полированному полу так, что ткани вокруг него слегка взметнулись, и оказался перед парящей картиной, которую он все держал в воздухе, вытянув руку. С беззвучным вздохом Люциус снял красную ткань, что покрывала раму. То, что ждало за ней, заставило меня забыть о дыхании.

Красивая женщина с непослушными волосами смотрела на меня из-под густых ресниц. Глаза такие же открытые и честные, как у оленя. Даже отдельные веснушки на кончике ее носа совпадали с реальностью. Ткань вокруг ее груди и обнаженных плеч лежала волнами. Твердая хватка ее сжатых в кулаки рук. Образ Софии, какой я ее знал.

Как ветер …

– Восхитительна, – произнес Люциус. Она была не восхитительна. Она была… всем, чего я жаждал. Воительницей, танцовщицей, наследницей.

Королевой.

– Давиде превзошел сам себя, не так ли?

– Это красиво.

– И это мое! – широко ухмыляясь, произнес Люциус, заставив картину парить по комнате, пока она не прислонилась к стене.

Потом он посмотрел на меня, сцепив пальцы друг с другом так, что костяшки пальцев побелели.

– Теперь я спрошу тебя, что ты сегодня утром искал у Джона? – Я должен был догадаться, что он узнает, поэтому старался не показать свой ужас. Я надел маску. Игра, которой он владел лучше, чем шахматами-статуями в зале предков.

– Я соскучился по старику.

– Как же, – прошипел Люциус. – Ты ходишь к нему только когда тебе нужно взять бесполезную литературу. Историю стэндлеров, да? Надеюсь, ты знаешь, что все их существование основано на трусости нескольких слабаков, которые избежали войны. Нелепое отродье, которое считало себя слишком изысканными, чтобы защищать свое королевство.

– Ты, кажется, много об этом знаешь, брат. Ты тоже искал его, я прав? – Я посмотрел Люциусу прямо в глаза и заметил неожиданную тень, затерявшуюся в серебре его глаз.

– Тебя не касается, о чем я говорил со стариком.

– Или касается, – парировал я, отчаянно вскинув руки. – Возможно, он знает, в чем причина смерти нашего отца, Люциус. – Хриплый крик о помощи, превративший мое горло в пустыню. Глаза Люциуса стали стеклянными. Взгляд устремился вдаль.

Знак того, что он не имел к этому никакого отношения, как подозревала София.

Мой брат был всем, что я так ненавидел. Но он не был настолько жесток, чтобы убить собственного отца. Я знал это. Глубоко в душе он все еще был моим братом. У них с отцом были свои разногласия. Я видел это в зале предков, когда Люциус разрушал статую. Но и меня нередко мучила злость на отца. Что он ушел, ничего нам не сказав. Что он оказался слишком труслив, чтобы смириться с жизнью.

– Отец был трусом! Он повесился, Эрик. Сколько раз мы еще будем это обсуждать?

– У Джона есть его дневники, Люциус. И в них он писал, что в нашем королевстве есть враг. Враг, который, возможно, и убил его.

– Он был болен, Эрик! – рассерженно закричал Люциус. Сельтерские руки при этом задрожали и стали еще белее, чем прежде. – Его душа убила его. Как опечаленная душа матери убила ее, пойми ты уже наконец.

– Но в дневнике отца об этом ничего не написано.

– Джон, в самом деле, это сказал? – спросил Люциус с перекошенным от злости лицом. Свидетельство его огорчения и моего умения разбираться в людях. Люциус не имел ко всему этому никакого отношения. Он был такой же жертвой, как и я. Я резко кивнул и облизнул пересохшие губы.

– И кто это должен быть?

– Это я хотел спросить у тебя, – ответил я и пристально посмотрел ему в глаза, которые на миг затуманились.