Евгения Сафонова - Когда завтра настанет вновь [litres]

– Это она и есть? – спрашивает девушка. – Прореха?

– Да. Если сделать шаг за эту грань, попадёшь на Эмайн Аблах.

– Я-то думала, разверзнется земля, и в холме откроется провал. – Девушка улыбается, но глаза выдают, что улыбка даётся ей через силу. – Можно подойти ближе?

Они поднимаются на холм, где ждёт трещина в пространстве. За пару шагов до прорехи девушка нагибается, чтобы сорвать стебелёк вереска у себя под ногами; не приближаясь к проходу на Эмайн Аблах, кидает в его сторону ветку, припорошенную мелкими сиреневыми цветами.

Вместо того чтобы упасть в траву, поросшую на холме, стебелёк исчезает в воздухе, затянутый в мир, куда редко открывался ход тому, что рождено в мире смертных.

– Значит, так оно происходит. – Девушка снова улыбается, и на сей раз в улыбке этой нет ни капли веселья. – Стало быть, вот и всё.

Коул поворачивается, чтобы взять её руки в свои:

– Вэрани, может…

– Помнишь, что я пела, когда мы впервые встретились? – Она высвобождает ладони – мягко, но непреклонно. Прежде чем глотнуть воздуха для песни, легонько касается пальцами его щеки . – «Нет, не зови, не зови за собой» …

– «…и, уходя по дороге зазвёздной, стань моей самой далёкой мечтой, самой короткой и сладостной грёзой».

Подхваченные сидом певучие строки звенят серебром и тихой обречённостью.

– Ты знаешь её не хуже меня. Как и смысл её. – В сизой глуби девичьих глаз плещется печаль. – Останься моей грёзой, Коул. Так будет лучше для нас обоих.

– Разве реальность, похожая на сказку, не лучше всего лишь грёзы о ней? – Он перехватывает её опускающуюся руку, удерживая девичьи пальцы у своего лица. – Почему ты уверена, что тебе не суждено быть счастливой со мной?

– Я просто… знаю. В нашем мире давно нет ни спящих принцесс, ни прекрасных принцев, и самые красивые сказки не получают счастливых концов. Те, кто верят в иное, лишь лгут себе, а в итоге кончают жизнь несчастными, одинокими, среди осколков своих разбившихся надежд. – Девушка не делает попыток выкрутить запястье, но сид сам отпускает его; она спокойна – и не отводит глаза, встретив испытующий взгляд Коула. – Я не верю тебе, Коул. Ты не лжёшь мне, ведь сейчас ты сам веришь в то, что говоришь, но рано или поздно ты поймёшь, что ошибался. Ты юн. Ты утверждаешь, что влюбился с первого взгляда, но ты полюбил не меня, а образ, что придумал себе сам: с первого взгляда ничего иного не увидишь. Однажды этот образ растает, как морок, и тебе откроется моё истинное лицо, и тебе оно не понравится. Твоя любовь умрёт, а моя… – Не договорив, она отступает на шаг. – Уходи, пока я могу тебя отпустить. И не зови за собой. Не надо. В долгих проводах лишь больше слёз.

Он молчит – и, отвернувшись, девушка спускается с холма, залитого солнечным светом. Прохладный ветер, первый предвестник скорой осени, волнует озеро, сереющее в просветах между деревьями; однако здесь, у прорехи, нет ни дуновения.

Когда руки сида обхватывают девичью фигурку за плечи, останавливая, удерживая, она не вырывается, но и замирает не сразу. Будто сперва не верит, что её касаются живые пальцы, а не бесстрастный ветер, всё же прокравшийся к открытой двери в Дивную Страну.

– Удивительные вы всё-таки, люди. Отказываетесь верить даже в те чудеса, что судьба преподносит вам на ладони. – Сид привлекает девушку к себе – и, не разворачивая, обнимает со спины, касаясь губами густых тёмных волос на её макушке. – Не будет никаких проводов. Мне не нужен Эмайн, если я вернусь туда в одиночестве.

Глаза её ширятся в изумлении:

– Ты… остаёшься?..

– Ни один из миров не принесёт мне счастья, если в нём не будет тебя.

…чуть позже солнце скрывается за тучами, вновь кутая кольцо буков в пасмурный сумрак, пока вернувшийся ветер качает вереск на холме, где уже никого нет. И только чайки вдалеке плачут над волнами, будто предвосхищая боль, чашу которой очередной леди рода Форбиден в конечном счёте придётся испить сполна.

Обитатели Дивной Страны не всегда обманывают людей. Но порой правда их опаснее лжи, равно как любовь их страшнее равнодушия.

Дом Питера ждал нас всего в пяти минутах ходьбы от жилища Латои.

Как и обитель баньши, он приткнулся в переулке, отходящем от центральной улицы Ахорка – той самой, с магазинчиками и кафе, которая шла почти через весь город извилистой лентой, спускаясь к морю и переходя в набережную. Припарковав мобиль на обочине, мы быстро проследовали за Питером, на ходу доставшим из борсетки связку ключей. Нужный дом было видно сразу: его окна тёмными провалами контрастировали со светящимися квадратами соседних, дубовую дверь украшал тяжёлый навесной замок. В остальном здание ничем не отличалось от других – узкое, двухэтажное, с кирпичными стенами, увитыми плющом, и трёхступенным каменным крыльцом.

– Давно я тут не был, – сказал Питер, парой ловких движений открывая замок, чтобы снять с двери и сунуть в борсетку. Зазвенел связкой ключей, выискивая следующий: помимо навесного замка дом хранили от взлома ещё и два врезных. – В отпуск я обычно навожу здесь порядок, но мой последний отпуск был давно.

– И почему ты уехал? – невыразительно поинтересовался Эш. – Из хорошего дома в центре неплохого туристического городка, притом покрупнее, чем Мулен?

– Я много где был, пока не приехал в Мулен. И в Динэ жил, и в Ландэне, и в Манчестере… потом понял, что в больших городах мне не особо нравится. Может, потому, что вырос в небольшом. Но в этом доме я жить не могу. – Наконец справившись с нижним замком, Питер дёрнул дверь на себя и, шагнув в прихожую, открыл щиток сигнализации возле входа. – Лайза знает почему.

Я промолчала, слушая, как пищат кнопки, на которых Питер набирал код, отключающий охранную систему.

Хорошо, что сейчас Эша слишком волнуют наш провал и мой самоубийственный план, чтобы он лез в расспросы.

Когда Питер закрыл щиток и включил свет, серые стены окрасила голографическая сирень. В узком коридоре жужжал робот-пылесос, объясняя девственную чистоту паркетного пола, обычно плохо совместимую с брошенными домами. Раздав каждому тапочки, гостеприимный хозяин проводил нас в гостиную и, сдёрнув белые чехлы с кушетки напротив камина и шкафа в углу, достал из последнего чистый стакан и бутылку виски.

– Полагаю, ты не откажешься, – сказал он, наполнив стакан почти до краёв, прежде чем протянуть его Рок.

Баньши, хранившая молчание с тех пор, как мы вернулись в мобиль из дома Латои, посмотрела, как свет люстры бьётся в ряби, расходившейся по янтарной поверхности напитка.

– Грёбаный ты эмпат, – пробормотала она, прежде чем принять подношение. Поднеся стакан к губам, опустошила его залпом, словно в прозрачном стекле было не спиртное, а сок. – Вообще виски – не самый мой любимый напиток, но сейчас я бы выпила всё, что горит.