Дэвид Арнольд - Электрическое королевство [litres]

Боли не было.

Точнее, Кит испытывал нечто совершенно иное – его тело стало громом, сияющей силой, возвестившей: «Вот я тут и вот я там, сразу везде». Нико склонилась над ним. Оказалось, Кит лежит на земле («Совсем не помню, как упал»). Она приподняла его, прижала руку к лопатке, и Кит ощутил что-то влажное, увидел кровь, кадмий красный.

– Это натуральный пигмент, – сказал он. – Видишь? Он не испортится.

Нико заплакала, велела ему не разговаривать, не волноваться. Кит чуть не рассмеялся: он и не волновался ни капли.

Огромный, мурал нависал у Нико за спиной. Крупная яркая луна освещала небо, сияли звездами технологии из дней былых, а потом ниоткуда вышел Гарри и обнюхал лицо Кита.

– Хороший космопес, – сказал Кит, и гром в груди затих.

Гарри отвернулся и взглянул на мурал, а Кит подумал, что рисовать пса ему нравилось больше всего.

Вот так вот.

Нико плакала, держа его у себя на коленях – совсем как его Дакота перед сном, рассказывая об истоках, пока ее кулон чиркал ему по лбу.

– У нее выдалось плохое свидание, – сказал Кит. – Она была акушеркой и оказалась там ради ребенка.

– Тс-с, – сказала Нико. – Не говори.

Из-под кофты Кит достал Дакотину цепочку с серебряным ключом.

– Ух ты, – сказал он, подняв руку и глядя на ключ между нарисованной луной, угловатым компьютером и черной собакой внизу. Кит прикрыл один глаз, и ключ, огромный и мерцающий, стал частью мурала.

Вот бы Нико перестала плакать. Хотелось рассказать ей, как это чудесно, как это совершенно, что часть его Дакоты помогла наконец завершить картину.

Все хорошо, попытался сказать Кит, но стоило открыть рот, и на губах распустился плотный бутон – не пурпурный, но красный, и тогда Кит, единственный художник, который сумел закончить хотя бы одно свое творение, умер.

В Век Мух законов много. Люби, но не влюбляйся. Пой песни и читай книги о прожитых сполна жизнях, но не мечтай прожить свою. Города стерты в прах, история утрачена, а время остановилось. В этом древнем вдохе мира юные живут как могут. И те, кто выживает, обнаруживают в корне своего исходного кода паразитический элемент: ты чинишь вред другим, и другие вредят тебе.

Так было всегда.

Разум Нико давно принял первобытность, это сердце упрямилось – до сего момента.

Она смотрела, как гаснет взгляд Кита, чувствуя кровь на руках и долг перед тем, кто отдал свою жизнь за нее, глядя на смерть, которой заплатили за ее жизнь.

Он же знал, где надо сесть. Точно знал, на что идет.

Бруно поднялся из-за стола и, обойдя его, встал рядом с Нико и Ленноном.

– Послушай вы меня, и этого бы не случилось. – Он обернулся к лесу и крикнул Гейбу, чтобы открыл люк. – Теперь придется Бог знает сколько отсиживаться под землей, пока мухи не прилетят за ним. А все, что после мух останется, вы подчистите. – Он указал на расползающуюся по полу лужу крови.

Нико сквозь слезы увидела ключик в руке у Кита, забрала его и спрятала в боковой карман куртки – не зная зачем, но уверенная, что Кит не хотел бы, чтобы ключик оставался в этом месте.

– Надо убираться отсюда, – сказал Бруно, но не успел он ничего добавить, как из лесу донесся выстрел.

Не «вжик».

А «бах».

Бруно окинул лес испуганным взглядом.

– Гэбриел!

Нико бережно опустила голову Кита на каменный пол. Посмотрела на Бруно, который снова позвал сына.

«Пора. Действуй».

Вот только нож… она выронила его, когда Кит упал.

«Он тебе не нужен».

Бруно неотрывно смотрел на лес.

– Гейб!

«Ты сама оружие, иного тебе нужно».

Нико бесшумно встала.

«Действуй».

Бруно набрал в грудь воздуха, чтобы снова позвать сына, и тут она метнулась к нему. Ухватила за хвост и дернула, запрокидывая ему голову. Мельком заметила смятение в глазах и тут же ударила со всей силы основанием ладони в адамово яблоко, утопив его в глотку, как в слабо натянутый барабан. Тело Бруно упало было, но Нико крепко держала его за хвост. Тут же рядом возник Леннон и вздернул Бруно, глаза которого превратились в две темные луны, на ноги. В голове мелькнула смутная мысль: услышит ли Нико пулю или камень, прежде чем они сразят ее. И когда из лесу раздался второй выстрел, она приготовилась к боли, но не ощутила ничего, кроме предвкушения своей первобытности. Наклонилась к задыхающемуся Бруно и прошептала ему в здоровое ухо:

– Я сильнее, чем кажусь, выродок, – и впилась ему в шею, прямо в твердое и жилистое, сырое мясо. Солоноватый вкус заставил сильнее стиснуть зубы. Бруно пробовал кричать, но она слышала только милый голосок, который спрашивал, доводилось ли ей пробовать по-настоящему вкусные помидоры. Она впилась крепче, и тут уже другой голос – реальный и близкий – позвал:

– Эй. – На плечо легла рука…

Прикосновение другого человека выдернуло ее из задумчивости; Нико разжала зубы и позволила Бруно упасть: он цеплялся за шею, выпучив глаза, и бился в агонии. Нико выплюнула на пол то, что еще оставалось от него во рту.

– Все хорошо, – сказал тот новый голос.

Обернувшись, Нико увидела незнакомую девочку примерно одного с ней возраста: темнокожая, в красной бандане, что прикрывала один глаз. В другом, открытом глазу́ читался взгляд человека, давно привыкшего к темным местам.

Свет догорающего пламени в яме отражался от Китовой крови и отбрасывал на его тело странные отблески. Бруно лежал в углу, в луже собственной крови; одной рукой он цеплялся за дыру в шее, другой – за раненую ногу, изрыгая при этом хриплые животные звуки.

Так вот кому предназначался второй выстрел. Вот почему Нико не ощутила боли: пуля была не для нее, а для него.

Незнакомая девочка склонилась над Китом. Убрала волосы у него со лба и попыталась оттереть грязь с лица.

– Надо уходить, – тихо проговорила она.

То, как нежно она обращалась с Китом, как держала его голову…

– Ты Лэйки, – догадалась Нико.

Девочку будто придавило тяжелым грузом. Верный признак того, что в ее душе зияет дыра – на месте, которое некогда занимал друг. Нико вспомнила о папе: видел бы он ее сейчас. Пожалел бы тогда, что отправил ее в Манчестер? Далеко ли зашло его обратное цветение? Жив ли он там вообще? Когда живешь один в Сельском Доме, наружу из тебя прорывается тьма, но даже это лучше одинокой смерти в глуши.

– Идти надо немедленно. – Лэйки встала, утерла слезы и сняла со стены факел. Потом обратилась к Леннону: – Нести его сможешь?

– А что с другим? – Он указал на лес. – Гейб…

– Я его застрелила, – ответила Лэйки. – Гейб мертв.

Так вот кому предназначался первый выстрел.

Бруно, истекавший кровью в углу, при известии о смерти сына издал булькающий звук, и его взгляд остекленел.