Кассандра Клэр - Железная цепь [litres]

Грейс захотелось закричать на весь дом. Захотелось выбежать из комнаты, броситься в Институт, к Малкольму и Люси. Но она знала: это бессмысленно. Татьяна не оставит ее в покое.

– Тебе следует быть осторожнее, матушка, – заговорила она, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость. – Инквизитор отправился в Цитадель. Он собирается допросить тебя.

– Вздор! – Татьяна сделала небрежный жест. – О чем меня расспрашивать? Я безобидная старая женщина.

– О Джессе, – сказала Грейс. – О защитных заклинаниях. О том, известно ли тебе насчет Велиала. Оказывается, он оставил в душе Джесса частицу своей сущности, чтобы иметь возможность вселяться в его тело. Конечно, я знаю, что ты даже не подозревала об этом. Я знаю, что ты никогда не согласилась бы подвергнуть Джесса опасности.

– Это Джесс во всем виноват, – резким, неприятным голосом прокаркала Татьяна, и Грейс вздрогнула. – Если бы он не настаивал на рунах, ничего этого не произошло бы. Велиал не мог этого предугадать. Он решил, что я воспитаю своего ребенка как полагается – научу его ненавидеть и презирать нефилимов и все, что с ними связано. Я не знала, чем это кончится, но все равно это моя вина. Моя и моего сына. Вот почему я так долго трудилась, Грейс. Я старалась вернуть Джесса, но без его дурацких капризов. Он нужен мне таким, каким я хотела его видеть с рождения. Чтобы он был предан тем, кому нужно. Стремился к тому, к чему нужно стремиться. Верил в то, во что нужно верить.

Грейс содрогнулась.

– Ты хочешь, чтобы Джесс вернулся, но лишь при условии, что он будет подчиняться тебе.

– Ты ничего не понимаешь, – отрезала Татьяна. – Ты всего лишь девчонка – тупая, ограниченная. Неужели ты не видишь, что происходит? Эта Люси Эрондейл воскресит его и обратит против нас. Они научат его ненавидеть нас, ненавидеть свой дом, свой род, свои корни. До тебя еще не дошло? Именно к этому они всегда стремились, с самого начала. Забрать у меня Джесса. Вот почему ты должна идти туда и помешать им. Ты должна его вернуть.

– Вернуть? – Грейс непонимающе смотрела на мать. – Ты хочешь сказать, похитить его? Украсть его тело у чародея и… нет, матушка. Я не могу этого сделать. Мои чары не действуют на Малкольма.

– Но они подействуют на Джесса, – возразила Татьяна.

Воцарилась жуткая тишина, подобная той, что заполнила спальню Джесса после его смерти.

– Я не понимаю, о чем ты, матушка, – наконец выдавила Грейс.

– Пусть они воскресят его, – медленно произнесла Татьяна. – Предоставь им выполнить самую трудную часть работы. Потом убеди его в том, что его место рядом с тобой – с нами. Когда ты этого добьешься, возвращайся ко мне вместе с ним. Я дам вам подробные указания. В этом нет ничего сложного. Даже для такой дуры, как ты.

– Я не… – Грейс покачала головой. Ее мутило от отвращения. – Я не понимаю, что ты мне предлагаешь.

Взгляд Татьяны стал жестким.

– Мне произнести это по слогам? Ты способна только на одно, Грейс, и это полезное качество отличает тебя от других женщин. Соблазни его! – рявкнула она. – Подчини его себе. Заставь его думать, что он любит тебя больше всех на свете. Сделай его своим покорным рабом, но на сей раз постарайся как следует, чтобы не вышло такого позорного провала, как с Джеймсом Эрондейлом.

Желчь подступила к горлу Грейс. Сердце билось как бешеное, дышать было нечем.

– Джесс – мой брат.

– Чушь, – раздраженно поморщилась Татьяна. – Вы не кровные родственники. Ты мне не дочь. Мы партнеры, ты и я. У нас общая цель, только и всего.

– Я не буду этого делать, – прошептала Грейс. Отказывалась ли она когда-нибудь прежде выполнять волю Татьяны? Неважно. Ни за что на свете, даже под угрозой смерти, она не смогла бы сделать того, о чем говорила Татьяна; не смогла бы запятнать, осквернить свою единственную, чистую любовь.

Глаза Татьяны горели, как адское пламя.

– О, ты это сделаешь, – прошипела она. – У тебя просто нет выхода. Сила на моей стороне. У тебя нет выбора, Грейс Блэкторн.

«Нет выбора». Только в эту минуту Грейс поняла, почему мать выпросила для нее у демона власть над мужчинами, но не над женщинами. Не потому, что женщины якобы не имеют влияния в обществе. Она боялась, что Грейс сможет при желании подчинить своей воле ее, Татьяну.

Грейс показалось, что она сейчас оглохнет – таким сильным был шум в ушах. Она сделала три шага, остановилась в паре дюймов от зеркала и ухмыляющегося лица матери. Взяла тяжелую серебряную щетку для волос и в последний раз взглянула в эти дьявольские глаза.

Потом вскрикнула и с силой ударила по зеркалу. Стекло разлетелось вдребезги, осколки посыпались на пол, и изображение Татьяны исчезло. Рыдая, Грейс бросилась прочь из комнаты.

Закрыв дверь за Томасом и остальными, Джеймс, наконец, вздохнул с облегчением. Была ясная, холодная ночь; на безоблачном небе поблескивали звезды. Луна походила на одинокий фонарь на вершине сторожевой башни; деревья, чугунные прутья ограды и проезжавшие мимо дома кареты отбрасывали на девственно-чистый снег четкие угольно-черные тени.

Джеймс не знал, сможет ли сегодня уснуть, но уже не боялся кошмаров. Он смертельно устал, глаза щипало, как будто под веки набились металлические опилки, в горле пересохло, но, несмотря на это, он ощущал возбуждение, радостное предвкушение чего-то восхитительного, неизведанного. Впервые со вчерашнего дня он остался в этом доме наедине с Корделией.

Он запер входную дверь и вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас. Корделия по-прежнему сидела на диване; когда Джеймс вошел, она как раз поправляла прическу. Остановившись на пороге, он молча любовался багровыми локонами, упавшими ей на грудь. Они отливали золотом в свете ламп. Ее волосы были прекрасны, прекрасны были ее изящные сильные руки, ее запястья, тонкая талия, ее шея и грудь, каждая черточка ее внешности, каждое движение. Лучше ее не было на всем белом свете.

– Маргаритка, – произнес Джеймс.

Корделия поправила последний гребень, опустила руки и повернула к нему голову. Во взгляде ее он увидел глубокую печаль. Наверное, такое лицо было у нее, когда ей причиняли боль поступки отца и брата, когда она не знала, к кому обратиться, у кого спросить совета, чувствовала себя одинокой и несчастной. С ранней юности она несла это бремя молча, без слез.

Он должен был поддержать ее после того ужина в родительском доме, когда Элиас поставил ее в неловкое положение. Должен был поддержать ее в день смерти отца, в Безмолвном городе. А он оставил ее, позволил ей уйти. Но сейчас он сказал себе, что отныне будет вести себя иначе, обязательно поможет ей справиться с новым несчастьем. Подошел к ней, сел рядом и взял ее руки – узкие, аристократические руки. Они были холодными как лед.