Брендон Сандерсон - Ритм войны. Том 2 [litres]

– Это хороший довод. – Келек подался вперед. – Буреотец – все, что у нас осталось от старого Танаваста. Я и не думал, что он снова найдет себе узокователя.

Амуна повернулась к Адолину:

– Князь Адолин, а ты знаешь, что случится, если Буреотца убьют?

Адолин помолчал, потом покачал головой.

– Мудрый ответ, – сказала Амуна. – Этого никто не знает. Нам повезло, что во время Отступничества не существовало узокователей, хотя вопрос о том, как Сородич узнал, что его связь должна закончиться раньше, остается открытым. Я могу лишь вообразить себе катастрофу, которая ждет нас, когда твой отец убьет своего спрена.

– Он этого не сделает, – сказал Адолин. – Мой отец – не простой человек.

– То же самое можно сказать обо всех Сияющих древности, – отрезала Амуна, шагнув к нему. – В итоге мне теперь приходится заботиться о тех, кто пострадал от предательства. Я слышу их безмолвную печаль, вижу их незрячую боль. Я скорее соглашусь разрушить Стойкую Прямоту до основания, чем обречь хоть одного спрена на подобную участь!

Она поклонилась Келеку, затем снова села на свое место между двумя мертвоглазыми. Они, как и прежде, сидели неподвижно, обратив лица к арене.

Адолин стиснул зубы и посмотрел на Шаллан, ища поддержки. По крайней мере, на трибунах было хоть одно дружелюбное лицо. Усилием воли он сохранил прежнюю позу – заложив руки за спину, как делал отец, когда хотел выглядеть по-командирски. На Адолине был лучший китель. Важная деталь. Буря свидетельница, в центре амфитеатра, окруженный светящимися фигурами, он чувствовал себя беззащитным. Это было хуже, чем когда он оказался на дуэльном ринге один против четырех осколочников. По крайней мере, в тот раз при нем были клинок и доспех.

Все ждали, когда Келек вызовет следующего обличителя. Вместо этого Верховный судья потратил добрых двадцать минут, строча в своем блокноте. Он был божественным существом, кем-то вроде ревнителя, возведенного в тысячную степень. Неудивительно, что он умел писать. Адолин лишь надеялся, что записи, которые делал Келек, имели отношение к процессу. Он бы не удивился, узнав, что Вестник разгадывает словесные головоломки вроде тех, которые так нравились Ясне.

В конце концов Вестник вытащил из кармана нечто ярко-зеленое и с хрустом надкусил. Кажется, это был какой-то фрукт.

– Что ж, пока все идет неплохо, – сказал Келек. – Ничего неожиданного, хотя должен сказать, что человек кое в чем прав. Не связанный правилами узокователь опасен, но Буреотец его все-таки выбрал…

– Вы же знаете, каким сумасбродным был в последнее время Буреотец, – сказала пожилая женщина-спрен, сидящая рядом с Келеком. – Его мудрости больше нельзя доверять.

– Верно, – согласился Келек. – Ну что ж, следующий обличитель.

– Следующей будет Купаж, – объявил Секейр. – Эмиссар спренов чернил в Стойкой Прямоте.

«Что?» – изумился Адолин, когда его наставница поднялась со своего места и вышла на арену. Наблюдавшие за происходящим спрены чести тихо перешептывались.

– Подождите, – сказал Адолин. – Что происходит?

– Меня попросили выступить в качестве обличителя, – проговорила она. – Чтобы у спренов, которые не являются спренами чести, был шанс поучаствовать в этом процессе.

– Но… вы же обучали меня. Разве вы не сами вызвались?

– Я хотела, чтобы вы как следует подготовились, чтобы суд был как можно справедливее. Так быть. Но моя ненависть к тому, что сделало человечье племя, все равно быть. – Она повернулась к Келеку. – Достопочтенный, я была жива, когда люди предали нас. В отличие от спренов чести, мой вид не настолько глуп, чтобы все без исключения связались с Сияющими. Половину мы потеряли, а половина наблюдала со стороны. – Она посмотрела на Адолина. – Мы знали человечество таким, каким оно было и остается. Не заслуживающим доверия. Изменчивым. Спренам трудно разорвать узы. Некоторые говорят, это невозможно. Человеки, однако, и дня не протянут, чтобы не предать какой-нибудь Идеал. Почему мы, существа с врожденной честью, удивились, когда это произошло? Люди не виноваты в том, что они непостоянны, как дождь. Вот как все быть. Им нельзя доверять, и мы сами виноваты, что поступили иначе. Никогда больше спрены и человеки не должны связываться. Это неестественно.

– Неестественно? – переспросил Адолин. – Спрены и небесные угри объединяются, чтобы летать. Спрены и большепанцирники объединяются, чтобы расти. Спрены и певцы объединяются, чтобы создавать новые формы. Это так же естественно, как смена времен года.

«И спасибо тебе, Шаллан, – подумал он, взглянув на нее, – за твой интерес к таким вещам».

– Человеки родом не из этой земли, – возразила Купаж. – Вы захватчики, и связи с вами противоречат природе. Будьте осторожны в своих словах – вы побудите нас вернуться к певцам. Они предали нас давным-давно, но масштаб их предательства несравним с человеческим. Возможно, высшие спрены поступили верно, присоединившись к войску Сплавленных.

– Вы готовы встать на их сторону? – изумился Адолин. – На сторону наших врагов?!

– Почему бы и нет? – спросила она, проходя по сцене. – Они законные наследники этой земли. Доведенные до отчаяния вашим видом, но не уступающие по разумности и логичности. Возможно, вашим сородичам было бы лучше признать их правление.

– Они служат Вражде, – сказал Адолин, заметив, что многие из спренов чести неловко ерзают на своих местах. – Да, люди бывают непостоянными. Временами мы бываем испорченными и слабыми. Но когда я вижу зло, то понимаю, с чем имею дело. Вражда – зло. Я ни за что не стану служить ему.

Купаж посмотрела на толпу, которая начала кивать в ответ на слова Адолина. Она сама слегка кивнула ему, словно признавая заработанное очко.

– Это косвенный довод, и он не имеет значения, – сказала она, поворачиваясь к Келеку. – Могу с легкостью признать, что хороших отношений между спренами чести и спренами чернил не быть. Любой это признаёт. Таким образом, ценность моего свидетельства обретает дополнительную важность. Я пережила боль и хаос Отступничества. Я видела своих возлюбленных сородичей мертвыми. Я видела, как разрушались семьи, как выжившие тонули в кровавом море боли. Спрены чести и спрены чернил – враги, но в одном едины быть. Человекам больше не следует доверять, никаких уз с ними. Если этот человек хочет принять наказание за тысячи тех, кто его избежал, я говорю – хорошо! Заприте его. Покончите с ним и со всеми, кто, подобно ему, желает повторить древнее смертоубийство.

Она посмотрела прямо на Адолина:

– Такова правда быть.

Адолин не знал, что сказать. Как от такого защититься?

– Мы не такие, как раньше, – сказал он.

– Можете гарантировать, что вы изменились? – резко спросила Купаж. – Можете дать слово? Пообещать, что больше ни один спрен не погибнет из-за уз, если таковые будут позволены?