Брендон Сандерсон - Ритм войны. Том 2 [litres]

– Я думаю, ты увидел шанс стать императором и воспользовался им. Ты хотел власти, Таравангиан, чтобы потом отказаться от нее. Ты хотел быть славным королем, который пожертвовал собой, чтобы защитить всех остальных. Ты всегда видел себя человеком, который должен нести бремя руководства.

– Потому что это правда.

– Потому что тебе это нравится.

– Если так, зачем я сдался? Почему позволил заточить себя в эту тюрьму?

– Потому что ты хочешь, чтобы тебя считали спасителем.

– Нет, – ответил Таравангиан. – Это потому, что я знал, что мои друзья и семья могут бежать, если я позволю тебе забрать меня. Я знал, что твой гнев обрушится на меня, а не на Харбрант. Уверен, ты уже выяснил, что те, кто знал о моих занятиях, больше не участвуют в управлении городом. Если бы ты напал на Харбрант, ты бы напал на невиновных.

– Я бы никогда так не поступил.

– Потому что у тебя есть я. Признай это.

Шквал его побери, все правда – и это разозлило Далинара настолько, что у его ног вскипел спрен гнева. Он не был заинтересован в возмездии в адрес Харбранта. Горожане, как и веденцы – как и сам Далинар, – оказались лишь пешками в замыслах Таравангиана.

– Я знаю, это трудно принять, – заметил старик. – Но моей целью никогда не была власть. Я всегда думал только о спасении тех, кого мог спасти.

– Я не могу спорить с этим, поскольку не знаю, что у тебя на уме, Таравангиан. Так что вместо этого я расскажу тебе кое-что, что знаю наверняка. Все могло сложиться иначе. Ты мог бы по-настоящему присоединиться к нам. Буря свидетельница, мне нетрудно представить себе мир, где ты дал обет Сияющего. Я представляю тебя лучшим правителем, чем я когда-либо сумел быть. Я чувствую, что ты был к этому очень близок.

– Нет, друг мой. Монарх не может давать такие клятвы и ожидать, что сможет их сдержать. Он должен понимать, что в любой момент может возникнуть нужда важнее.

– Если это так, то король не может быть нравственным человеком.

– Или можно быть нравственным и все же нарушать клятвы.

– Нет, Таравангиан, – сказал Далинар. – Нет, клятвы – это часть того, что определяет мораль. Хороший человек должен стремиться к цели, которую сам себе определил.

– Ты говоришь как истинный сын Танаваста, – заявил Таравангиан, сложив руки. – И я верю тебе, Далинар. Я верю, что ты думаешь именно то, что говоришь. Ты – человек Чести, воспитанный в соответствующем духе, сообразно религии, которую, быть может, и перевернул с ног на голову, но она сохранила власть над твоим разумом. Хотел бы я это похвалить. Возможно, был и другой путь. Возможно, было и другое решение. Но оно не связано с твоими клятвами, друг мой. И с коалицией благородных монархов – тоже. Оно связано с теми делами, в которых ты некогда знал толк.

– Нет, – сказал Далинар. – Есть справедливый путь к победе. Цели и средства должны соответствовать друг другу.

Таравангиан кивнул, как будто ждал именно такого ответа. Некоторое время они сидели молча, глядя на крошечный рубин. Далинару претила сама мысль о том, куда все зашло, – ведь этот спор подвел его к самой догматичной версии убеждений. Он знал, что в каждой позиции есть нюансы, но все же…

Согласование методов и целей было в самой основе того, чему он научился и кем пытался стать. Он должен был верить, что есть способ править, оставаясь при этом нравственным.

Далинар уставился на рубин, на мерцание красного света, напоминающее молнию Бури бурь. Он пришел сюда, ожидая схватки, но с удивлением понял, что скорее опечален, чем разгневан. Он чувствовал боль Таравангиана, его сожаление о том, что произошло. О том, что они оба потеряли.

Наконец Далинар встал.

– Ты всегда говорил, что быть королем – значит принимать боль.

– Признать, что ты должен делать то, чего не могут другие, – согласился Таравангиан. – Мучиться из-за решений, которые тебе пришлось принять, чтобы другие могли жить с чистой совестью. Знай, что я попрощался со всеми и намеренно сделал себя бесполезным для Вражды и моих бывших соотечественников. Ты не сможешь использовать мою жизнь как повод для торга.

– Зачем ты мне это говоришь? Как пленник ты бесполезен. Хочешь, чтобы тебя казнили?

– Просто хочу быть откровенным. У меня больше нет причин пытаться манипулировать тобой, Далинар. Я добился того, чего хотел. Можешь убить меня.

– Нет, Таравангиан. Ты жил своими убеждениями, какими бы ошибочными они ни были. Теперь я буду жить своими. И в конце, когда я столкнусь с Враждой и выиграю, ты это увидишь. Это будет мой тебе подарок.

– Боль от осознания своей неправоты?

– Ты недавно говорил, будто хочешь оказаться неправым. Если ты искренен – и речь никогда не шла о том, чтобы доказать свою правоту или обрести власть, – то в тот день мы обнимемся, зная, что все кончено. Как старые друзья.

Таравангиан посмотрел на него, и в его глазах стояли слезы.

– Значит, увидимся, – прошептал он. – И обнимемся.

Далинар кивнул и удалился, подхватив Сзета у двери. Задержался ненадолго, чтобы приказать стражникам принести Таравангиану побольше света и удобное кресло.

Когда они уходили, Сзет заговорил у него за спиной:

– Не верь его лжи. Он делает вид, что перестал интриговать, но это не так. Он всегда что-то замышляет.

Далинар взглянул на своего стойкого телохранителя. Сзет редко высказывал свое мнение.

– Я ему не доверяю, – признался Далинар. – Всякий разговор с этим человеком заканчивается тем, что я не могу выкинуть его слова из головы. Это была одна из причин, по которым я и не хотел сюда приходить.

– Ты мудр, – сказал Сзет и на этом, похоже, решил закончить беседу.

Не скорби о том, что случилось. Эта тетрадь была нашей общей мечтой, которая сама по себе прекрасна. Она доказательство истинности моих намерений, пусть даже проект был изначально обречен.

Венли мчалась по коридорам Уритиру, протискиваясь через группы человеков, которые были слишком медлительны, чтобы убраться с дороги. Запыхавшись от бега, она остановилась рядом с балконом и выглянула наружу.

Эта песня… Эта песня напомнила ей голос матери.

Но это была, конечно, не она. Фемалена, которая сидела на балконе – ткала циновку и пела в ритме мира, – не была Джакслим. Не те узоры на красной коже, волосы слишком короткие. Венли прислонилась к каменному дверному проему; остальные на балконе заметили ее, и голос фемалены оборвался. Она взглянула на Венли и загудела в ритме тревоги.

Разочарованная, Венли повернулась и пошла прочь. Оставалось надеяться, что она их не испугала. Царственный в таком смятенном виде, должно быть, производит сильное впечатление.