Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками

— Он очень смелый, — сказала Сашка после паузы.

— …Я в Сингапуре, вылет через полтора часа…

Его голос, даже протянутый через много тысяч километров, действовал на нее как заклинание. Сашка слушала, невольно улыбаясь, разглядывая карту на стене; старый телефон — пластиковая трубка на витом шнуре — разогревался в ладони, раскалялся, но не обжигал.

Дом, казалось, прислушивается к разговору — но деликатно. Неназойливо.

— Я скучаю, — говорила Сашка. — Я перебираю в уме каждое слово, которое ты мне сказал.

— Я уже ближе. С каждой сотней километров. Я лечу и представляю, что ты сидишь в салоне у меня за спиной…

— Скажи что-нибудь еще. Все что угодно. Я просто хочу тебя слушать.

— Здесь тропический ливень. Вытянутой руки не видно. Но, когда мы вырулим на полосу, он уже прекратится… Я прилечу в марте.

Сашка закрыла глаза: мягкое тепло заливало ее изнутри. В марте наступит весна, осядет снег, и прольются сосульки, и ошалеют коты…

— Ты смеешься? Сашка, ты так здорово смеешься, посмейся еще…

— Мяу, — сказала она, задыхаясь от смеха и чувствуя, как поднимается в животе горячая волна.

Ночью, бродя по Торпе, она разобрала себя на части, заново сложила опять и осознала свое бессмертие.

Возможно, Ярослав, а вовсе не Сашка, определил судьбу Великой Речи, когда осмелился и принял, не испугался и не оттолкнул. Ярослав освободил ее от страха и сделал тем, кем она стала. Сашка нарочно забиралась в самые темные районы, где среди крыш ярче видны были звезды, и смотрела на Орион, обещающий скорую весну.

Бойня, через которую прошел курс Егора на экзамене. Отторжение однокурсников, ненависть Лизы, обреченная преданность Кости — Сашка ничего не забыла и ничего не сбросила со счетов. Это были необходимые фрагменты головоломки, без них картина оказалась бы неполна, и работа над ошибками не проделана в полной мере. Но в новой макроструктуре, которую откроет Сашка, ни обреченности, ни смерти не будет.

Она снова чувствовала себя всемогущей. И впервые в жизни ей захотелось родить ребенка.

— Итак, группа «А», сегодня у нас опять установочное занятие, мы открываем новый семестр в классе аналитической специальности. В начале каникул я прислал каждому из вас материал для самостоятельной работы, сейчас вы по очереди выйдете к доске и воспроизведете информационный объект. Идем по списку — Гольдман…

Сашка сидела в последнем ряду, из чуть приоткрытой форточки ей поддувало холодом за шиворот. Юля Гольдман вышла к доске, дрогнувшей рукой взяла фломастер, замерла спиной к аудитории, и Сашка автоматически отметила, какая у нее стильная короткая стрижка, как идеально, в несколько оттенков, выкрашен затылок, в то время как Сашка в последний раз была в парикмахерской… когда?!

Юля начала выводить на доске тончайшую вязь, начиная от центра и выплетая орнамент по кругу, будто корзину. Орнамент явственно звучал, лопотал, перешептывался сам с собой, отражал себя эхом — «какой, какая, какое, какие…». Стержень черного фломастера проваливался в доску, будто в туман, Юля сбивалась, пыталась начать снова, сбивалась опять…

— Стоп, — сказал Физрук. — На каком вы курсе?

— На четвертом, — пролепетала Юля.

На лбу у нее блестел пот, модная стрижка топорщилась сосульками, будто после проливного дождя.

— Не на первом, нет? Не на втором? Удивительно, — он растянул губы. — Полтора года до диплома, подумать только, никто и не знал…

— Я старалась, — пролепетала Юля.

— Внимание, группа «А»! — Физрук поднялся из-за стола, Юля показалась рядом с ним совсем крохотной. — Повторяю для тех, кто забыл: на защите диплома «Я старалась» никого не спасет. Только от вас зависит, как Речь будет пользоваться вами: как золотой тарелкой или как поганым ведром… Это метафора.

Сашка не выдержала и засмеялась. Однокурсники посмотрели с ужасом, а Костя подпрыгнул на стуле, будто под него подсунули кнопку. Сашка поперхнулась, зажимая рот ладонями, готовая провалиться сквозь землю, но Физрук как ни в чем не бывало кивнул Юле:

— Садитесь, мы серьезно поговорим с вами на индивидуальных… Бочкова!

Однокурсники выходили по списку, будто в школе. Сашка впервые видела так близко и так подробно, как они справляются со своими заданиями. Обливаясь потом, сопя, кусая губы, они творили на доске информационные миражи, не вообразимые человеческим сознанием, и эта двойственность — человеческой слабости и вселенского совершенства — притягивала, будто взгляд в пропасть.

Они были живыми проекциями колоссальных идей. Они отражались друг в друге, преломляли друг друга, составляли единую кристаллическую решетку. Невозможно было представить, что несколько лет назад эти сложные, почти полностью готовые инструменты Великой Речи были горсткой испуганных подростков…

К доске вышла Лиза Павленко — на белых щеках горели пятна, и оттого казалось, что у нее вторая пара глаз — ярко-красных. Лиза бросилась к доске, как умирающий от жажды — к источнику, и начала выводить кружева синим маркером так лихорадочно, будто эти линии жгли ее внутри и надо было поскорее от них избавиться. Это было исступленное, животное, не очень приглядное, но завораживающее действо.

Под маркером Лизы гармония сменялась диссонансом, становилась распадом, и в самом распаде заново возникала гармония. Сашка позволила себе пойти за ритмом, с удивлением понимая, что видит сладость в распаде, находит удовлетворение — в крахе, и Лиза, пожалуй, еще всех удивит…

— Самохина!

Сашка вначале встала, затем вернулась в видимую реальность и только потом вспомнила, что на каникулах удалила файл Физрука, и ей не о чем теперь отчитываться.

— Сюда, Самохина, к доске… — Физрук поманил ее пальцем. — Группа «А», у нас тут чудесное превращение — девушка из аутсайдера на курсе снова сделалась лидером. И даже досрочно сдала курсовую за весенний семестр… Самохина, воспроизведите на доске схему коррекции в реальном грамматическом времени, которую вы отработали двадцатого декабря.

Все оценили его слова, и никто не нуждался в дополнительных пояснениях. Сашка собрала их взгляды, как ткацкий станок собирает нити со многих катушек, только Лиза Павленко не смотрела на нее — Лиза чистила доску, и без того уже полностью белую, при помощи зубной пасты из тюбика, и ладони были в пасте. И губка тоже. Лиза пыталась уничтожить свою схему до молекулы, чтобы даже тени не осталось на доске.

— Я не буду, — сказала Сашка.

Лиза обернулась и посмотрела на Сашку через плечо. Ее лицо казалось вылепленным из самого свежего снега.

— Не буду! — повторила Сашка громко.

Ей было отвратительно и жутко хоть на секунду вернуться — вспомнить — охваченный пламенем дом и Антона Павловича на прогоревшем диване. Ей не хотелось никого делать свидетелем этой сцены. Но больше всего ей хотелось сейчас утвердить и убедиться, что в ней не осталось страха — она вне чужой власти.