Дмитрий Колодан - Дом Ночи [litres]

Кати приподнялась на руках, оглядываясь по сторонам и явно не понимая, что случилось. Такая растерянная и беспомощная… Ива бросилась к ней и встала между девочкой и оленихой.

– Не смей к ней приближаться! – крикнула она, сжимая кулаки.

Олениха смотрела на нее пустым взором. Глаза ее покраснели от полопавшихся сосудов, с уголка рта свисала пенистая капля вязкой слюны. Затем, опустив голову так, что острия рогов оказались направленными на Иву, она зашипела.

– Не смей к ней приближаться, – процедила Ива сквозь зубы. Конечно, ей было страшно, но она не могла себе позволить отступить даже на полшага. Она привела сюда Кати, а значит, она за нее в ответе.

Девушка-олениха затрясла головой, хлопья слюны полетели во все стороны. Она тоже не собиралась отступать и принимала брошенный вызов. Ива напряглась, готовая отпрыгнуть в сторону, когда девушка на нее бросится. А потом, если удастся, увернуться от острых рогов…

Две белоснежные ладони с длинными пальцами опустились на плечи оленихе. Матушка! Она же все время была рядом, и она не могла допустить того, чтобы с Ивой случилось что-то плохое. Склонившись к оленихе, Матушка что-то шепнула ей на ухо, и девушка тут же обмякла. Злое лицо вмиг стало спокойным и мирным; девушка улыбнулась Иве. Затем ноги ее подкосились, и она опустилась на землю, рядом с Кати. С наслаждением зевнув, она свернулась калачиком и закрыла глаза.

На долгое мгновение взгляд Матушки задержался на Иве. Но она ничего не сказала, а бездонные черные глаза ничего не выражали. Едва заметно кивнув дочери, Матушка Ночи снова закружилась в танце.

За спиной у Ивы, словно материализовавшись из воздуха, появилась Роза.

– Ну все, – сурово сказала Повариха. – Натворили вы тут делов. Так и знала, что этим все кончится!

– Но мы же… – попыталась возразить Ива. Повариха отвесила ей подзатыльник. Ива едва устояла на ногах.

– Я же говорила, что это не ваш Танец? Говорила? И какого лешего вы в него полезли? Все, хватит. Марш отсюда. Если увижу, что вы тут скачете, головы поотрываю!

Ива помогла Кати подняться и повела девочку к столам, где пировали жильцы и люди-олени. Она злилась, что ей самой не удалось потанцевать, но спорить с Поварихой себе дороже. Кати все это время глупо улыбалась, хотя Ива и не поняла, чему именно.

А Матушка продолжала танцевать. Даже когда вожак оленьего племени, обессилев, рухнул к ее ногам, она все еще кружилась в свете гаснувшего костра.

Кати Макабреску проснулась на рассвете, когда за окном фургона затрещала какая-то птица. Кати этого не знала, но это был дрозд-рябинник. Утреннее солнце осторожно пробралось в щель между занавесками и косой полосой разрезало стену напротив окна. Солнечные зайчики танцевали на полу и на одеяле, щекотали Кати под носом.

– Мне приснился странный сон, – сказала она, потягиваясь. Скомкала ногами одеяло и сбросила на пол. – Я танцевала с оленями! Представляете? Но это были не совсем олени. А еще там была девочка…

Кати замолчала. Неужели и вправду сон? Он был такой яркий, такой живой, будто и не сон вовсе. Раньше она забывала сны почти сразу же, стоило открыть глаза. Но сейчас она помнила все в мельчайших подробностях: и Иву, странную девочку из леса, и дом, полный чудовищ, привидений и удивительных созданий, а главное – Танец, который Кати танцевала при свете костра.

События прошедшей ночи казались слишком нереальными, голова отказывалась верить, что все это случилось на самом деле. Кати попала в сказку, а потом… Как эта сказка закончилась? Кати помнила Танец, но что случилось после? Каким образом она очутилась в доме-фургоне? Обратной дороги она, хоть убей, не помнила.

Кати села на кровати. Икры болели, как если бы она и в самом деле протанцевала всю ночь. Кати пошевелила пальцами, затем положила левую ногу на правую и уставилась на ступню. Она и сама не знала, что именно ждет увидеть – какой-нибудь знак, примету, что ее сон это вовсе не сон, но увидела лишь бледно-розовую пятку.

– Мам? – позвала Кати.

В ответ мать что-то сонно проворчала из своей кровати и с головой зарылась под одеяло. А отец так и вовсе громко всхрапнул. Немного подумав, Кати решила, что не стоит их будить. Она встала с кровати и на цыпочках вышла из фургона, стараясь ступать так, чтобы ни одна половица не скрипнула.

Раннее утро встретило ее влажной прохладой. Трава на лесной поляне переливалась россыпью крупных жемчужин. Пусть зима и не за горами, но эта ночь выдалась теплой и роса не замерзла. Над землей парили лоскутки тумана – те, что еще не успели спрятаться в лесу от восходящего солнца. Стреноженная Августа спала стоя, опустив голову к земле, и время от времени всхрапывала, прядая большими ушами. Лошадь тоже не проснулась, хотя Кати окликнула ее свистом.

Кати обошла фургон до того места, где висел прикрученный к стене железный умывальник. Ополоснув лицо холодной водой, еще хранящей сладковатый запах реки, Кати окончательно избавилась от последних остатков сна. Бодрит! Она передернула плечами и громко фыркнула. Вспомнила, как фыркали танцующие люди-олени – вроде получилось похоже.

На стене над умывальником висело зеркало, вернее, полукруглый осколок, размером с папину ладонь. Кати привстала на цыпочки, глянула на свое отражение, поправляя растрепанную прическу…

И тут же отпрянула. С губ сорвался испуганный возглас, сердце заколотилось быстро и часто.

Померещилось? Ей же померещилось? Конечно, померещилось – ведь…

У нее задрожали коленки. Но, собрав в кулак всю смелость, Кати снова глянула в зеркало.

Не померещилось.

Чувство было такое, будто земля разверзлась у нее под ногами и она рухнула в бездонную черную пропасть.

Из зеркала на нее смотрела странная, незнакомая ей девочка. Что-то в ее чертах еще напоминало Кати Макабреску – ту, которую она помнила. Тот же курносый нос, те же ямочки на щеках – «смешинки», как называл их папа, те же серые глаза. Даже вьющиеся волосы были ее цвета – светло-рыжего, медового, которому завидовали все девчонки из ее бывшей школы. Но при этом она выглядела иначе. Лицо осунулось, щеки запали, под глазами темнели круги, а волосы спутались так, будто в них свили гнезда полевые мыши. Но главное – из головы, прямо над ушами росли крошечные рожки. Они едва виднелись из-за пышной шапки волос, но они там были. Не веточки, запутавшиеся в волосах, а самые настоящие рожки, раздваивающиеся у бледных острых кончиков. Кати подняла руку и дотронулась до них, почувствовала прикосновение пальцами и прикосновение пальцев… Рожки были ребристыми и шершавыми на ощупь. Слишком настоящими, чтобы это был обман, пусть Кати себе и не верила. Не верила глазам, и пальцам, и прочим чувствам, которые в один голос вопили, что именно так все и есть. Что у нее на голове – рога олененка. Что за одну ночь она перестала быть человеком.