А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

Трудно было сказать, в какой момент умерла Канва Жиури и умерла ли она вообще. Ее тело было изуродовано трансформацией. Если бы не отсутствующее выражение на лице Шутмили, это можно было бы принять за игру. В воздухе вокруг нее мерцали темные спирали, и Ксорве вспомнилось: Зинандур пытается найти путь обратно в миры смертных. Я могу стать вратами, через которые она вернется.

Ксорве плевать хотела на богиню-дракона, ее волновало, переживет ли это Шутмили. Тело протестовало, но она смогла перевернуться на живот и приподняться. Она не знала, сколько времени это заняло – секунды, минуты, часы?

Зато с Канвой точно было покончено. Неузнаваемое тело на крыше было усыпано драгоценными камнями, раны покрыты золотом. Шутмили неподвижно стояла над ней, тяжело дыша. Стеклянный меч валялся на бетоне – в какой-то момент она, казалось, решила использовать только руки. Ее окружали призрачные щупальца, которые колебались при каждом движении.

Ксорве села. Ей хотелось, чтобы Шутмили повернулась к ней и сказала что-нибудь – пусть даже «Уходи, Ксорве» – что угодно, лишь бы увериться, что это по-прежнему Шутмили.

Шутмили открыла рот, но так ничего и не произнесла. Ее била дрожь. В конце концов, она, кажется, начала молиться.

Ксорве удалось встать на ноги, и тут она заметила движение на другой стороне крыши. Кто-то поднимался по другой лестнице. Белый халат, черная маска, голубой пояс – еще один адепт Бдения.

– Шутмили! – крикнула она. – Берегись!

Глаза Шутмили потемнели, и она подобралась.

Ксорве бросилась к стеклянному мечу и схватила его. Чувство равновесия почти полностью вернулось к ней. Она не позволит Шутмили сражаться в одиночку, пусть даже против такого врага от нее немного пользы.

– Отступница, – сказал адепт. Его голос был искажен невообразимой болью. Он шел, спотыкаясь и прижимая руку к груди, прикрывая призрачную рану.

При звуках его голоса изуродованное тело Канвы пошевелилось. Оно неожиданно проворно поползло в сторону Шутмили, выворачивая конечности так, как они никогда не сгибались при жизни, – и, наконец, встало. Позади, будто кишки, волочились нити жемчуга.

– Она моя, – сказала Ксорве и бросилась вперед.

Такая схватка была ей куда понятнее. Все тело Ксорве ныло, форма и вес стеклянного меча были непривычными, но зато перед ней был враг, которого можно ударить, отбросить, сразить. Воскрешенная была медленной, неповоротливой и полусформированной, и хотя Ксорве не была уверена, что ей удастся ее упокоить, она хотя бы понимала, что делает в каждое мгновение боя. Это ничем не напоминало сражение между Шутмили и Бдительным.

Ксорве уже видела дуэль магов, но Сетенай и Олтарос были политиками, и у них были зрители. В этом же сражении не было ничего показного. Ни один не пытался переубедить другого. Они стояли лицом к лицу, молча, едва шевелясь, не сводя глаз друг с друга. Отступление было невозможно. Малейшее проявление слабости означало смерть.

Где-то в крепости находились еще два адепта Бдения. Ксорве и Шутмили нужно разобраться с врагами до их появления и до того, как Шутмили перейдет грань.

Ксорве ударила Канву в плечо. Клинок скользнул по перламутровой поверхности под странным углом, и не успела Ксорве снова замахнуться, как что-то ударило ее под ребра, и Шутмили закричала.

Труп Канвы ударил ее в живот. Золотые когти на ее руках были острыми, как ножи. Воскресшая вытащила обагренные кровью когти и вонзила их снова. Где-то на периферии сознания Ксорве ощутила боль, голова закружилась. Она продолжала сопротивляться, бешено рубила стеклянным мечом, но мир сузился, в глазах потемнело, меч выскользнул из рук, и она рухнула.

Неназываемый позволяет многое, но не допустит нарушения условий сделки, сказала себе Оранна, когда над Могилой Отступницы занялся рассвет. Предательница, обманщица, убийца – да, она становилась ею, когда это было необходимо, но никогда не нарушала обещаний. И не собиралась отказываться от услуги, обещанной ей Ксорве.

И все же… она всю ночь кружила на катере, как нервный стервятник, примеряясь к туше острова-тюрьмы. Теперь солнце взошло, запас топлива почти иссяк, рано или поздно ее обнаружат. Проводить время в карсажийской тюрьме не входило в ее планы. Если Ксорве не подаст сигнал в ближайшие несколько минут, ей придется улететь.

Удовлетворенная этим объяснением, она устроилась за штурвалом. Мгновение спустя ее едва не сбил с ног жуткий яростный крик. Она уловила его не ушами, а внутри себя – так же, как услышала шепот Неназываемого.

О боже, подумала Оранна. Она убила адепта квинкурии.

Она тут же заложила вираж в сторону тюрьмы. Теперь уже нет смысла беспокоиться об оберегах – в глазах охраны это едва ли будет приоритетом. Крики все продолжались, превращаясь то в яростные вопли, то в бессловесный плач.

При приближении к Могиле Отступницы стало ясно, что дела обстоят куда хуже. Некоторые виды магических пожаров были видны за мили, они будто столпы пепла перед тем, как вулкан исторгнет свой яд.

Раз или два Оранна видела, как маг намеренно выжигает себя. Большинство тех, кто дожил до взрослого возраста, научились сдержанности, осторожно расходовали собственные ресурсы, производили тщательные расчеты, чтобы соотнести свои усилия с желаемым результатом. Однако порой кто-нибудь решал, что желаемый результат – это гигантский взрыв, и цена уже не имела значения.

Крики внезапно оборвались.

Одновременно с этим двигатель катера начал кашлять. Оранна проверила датчик топлива и выругалась: стрелка циферблата опустилась почти вровень с нижним делением. Через несколько минут корабль рухнет с неба, и было только одно место, где она могла бы приземлиться.

Что же, решение приняли за нее. Она всегда питала слабость к необычным ситуациям.

Неназываемый и Невыразимый, если сегодня меня ждет смерть, знай: я не забыла о нашей сделке, подумала она. Она вспомнила тишину, молчаливых девушек, выстроившихся в почетный караул, собственную сестру на престоле во тьме. Я твоя.

Небо над Могилой Отступницы мерцало. В воздухе висела выжженная и маслянистая дымка. Крыша тюрьмы была искажена до неузнаваемости – зеркальная гладь и шипы чередовались, напоминая лепестки роз вокруг соцветия. Эти лепестки усеивали трупы, некоторые были живописно расчленены. Тело одного из адептов квинкурии пронзил каменный шип, его ноги свисали над полом, мантия развевалась на ветру.

В эпицентре разрушения на последнем сохранившемся в первозданном виде участке крыши стройная девушка в белом стояла на коленях над искалеченным телом, которое могло принадлежать Ксорве.