А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

– Подойди спокойно, – сказал Цалду. – Уничтожь обереги и сдайся.

– Надеюсь, – сказала она, – вы не предложите мне все-таки присоединиться к квинкурии Лучников.

– Это уже не обсуждается, – отрезал Цалду.

Она вздохнула.

– Значит, предстоит суд, который будут вершить старые друзья моей тети, а затем арена. Инквизитор, неужели вы думаете, что я скорее предпочту встретиться с Сияющими Устами, чем расплавиться? По крайней мере, Мечники не станут тянуть.

– Если ты добровольно отправишься со мной, твоим друзьям ничего не будет угрожать, – сказал он. – Нам они не нужны. Мы дадим им возможность покинуть Могилу.

Сердце Ксорве сжалось в груди, когда она осознала, что может сейчас произойти.

– Нет! – не удержавшись, воскликнула она.

– Дайте мне подумать, – сказала Шутмили.

– У тебя есть пятнадцать минут, – ответил Цалду.

Шутмили встала на колени рядом с Ксорве.

– Я должна это сделать, – сказала она шепотом, подтверждая худшие опасения.

– Нет, – запротестовала Ксорве. – Я не позволю тебе. Не ради нас.

Шутмили улыбнулась.

– Опять собираешься меня выкрасть?

– Если потребуется, выкраду, – сказала Ксорве, хотя факты были непреложными: она не может двигаться и отсюда нет выхода. – Ты не можешь этого сделать. И, скорее всего, он лжет тебе. Он ни за что не отпустит нас.

– Если я не пойду с ним, он отдаст приказ Мечникам, и это точно станет концом для всех нас. Я хочу, чтобы у тебя был шанс. Остаться и умереть или уйти и выжить, как ты однажды сказала мне. Я хочу, чтобы ты выжила.

– Шутмили, ты же не всерьез …

– Всерьез.

– Не говори мне, что ты это заслужила. Это не так, – сказала Ксорве. – Ты не должна расплачиваться ни за смерть твоей гребаной тети, ни за смерть кого-то еще.

– Нет. Но это моя жизнь, – сказала Шутмили. – Она принадлежит мне, и я могу ее тратить, прожигать, проживать зря. А еще я могу ее отдать.

– Это нечестно… – сказала Ксорве.

– Я знаю. Ужасно, правда? – сказала Шутмили. – Это ведь ты могла пожертвовать собой. Постарайся не обижаться на меня слишком сильно.

– Но у тебя должен быть шанс. Просто шанс. И я хотела показать тебе мир.

Шутмили наклонилась и поцеловала ее, закрыв глаза.

– Я приняла решение, Ксорве. Извини. Я просто хотела попрощаться.

– Позволь мне отправиться с тобой.

– Ты и так будешь со мной.

Шутмили сообщила Цалду о своем решении, и он отправил к ней стражей, а она тем временем очищала периметр от оберегов. Челнок невероятно долго спускался к крыше Могилы Отступницы, и Ксорве вынуждена была просто смотреть на это. Она наблюдала за каждым шагом Шутмили к челноку, как будто могла протянуться сквозь время и удержать Шутмили в ее оборванном платье и с магическим огоньком в руках.

Шутмили поднялась на борт челнока, и стражи схватили ее. Ксорве вскрикнула, испугавшись, что они растерзают ее, но они всего лишь усадили ее, а затем челнок взмыл к фрегату. За ними с места сорвались челноки квинкурии и люк «Спокойствия» захлопнулся так же бесповоротно, как палач заносит топор.

Закрыв лицо руками, Ксорве опустилась на землю. Это было слишком тяжело.

– Они улетают, – сообщила сидевшая рядом Оранна. – Хотя я верю в обещания инквизитора не больше, чем ты. Не могут же они просто так отпустить нас. Это какая-то ловушка.

Ксорве ничего не сказала.

– Выбор сделан. Она была храброй, – сказала Оранна. – Но если ты и дальше будешь так стонать, я надену тебе на голову мешок. Ты сможешь поплакать попозже. Нужно срочно решить, что нам делать дальше.

– Мне все равно, – заявила Ксорве.

– Не будь ребенком, Ксорве, – сказала Оранна. – Когда кто-то жертвует ради тебя своей жизнью, меньшее , что ты должен сделать, – это попытаться извлечь максимум из подаренного тебе. Нам нужно подумать. Нам нужно… О, клянусь двенадцатью сотнями Неназываемых имен, что это за чертовщина?

Возмущение в ее голосе было столь интригующим, что Ксорве посмотрела наверх. В небе появился еще один корабль. Он держался выше и позади «Спокойствия» и был почти незаметен в полумраке. Ксорве узнала его: изящный корпус, белые, похожие на полумесяц, навесы.

– Это «Тысячеглазая», – недоуменно сказала она. – Корвет Сетеная.

– «Тысячеглазая», – откликнулась Оранна. – Ну что же, он никогда не был скромным. – Она вздохнула, проведя по лицу рукой: первый жест, выражающий усталость, за все это время. – Значит, полагаю, выбор все тот же – бежать или сражаться.

– Я не могу, – сказала Ксорве. У нее, пожалуй, хватит теперь сил подняться на ноги, но в душе ничего не осталось. Она не может сражаться с Сетенаем. Ничего не может сделать. «Тысячеглазая» быстро приближалась.

– Я не смогу победить его в честном поединке и не собираюсь бросаться из-за него в море, – заявила Оранна. – Все зря. – Она встала и отряхнула подол. – Значит, нам остается тактическое отступление. Есть места похуже, чем клетка.

Она помогла Ксорве подняться. На запястье вспыхнул символ клятвы. Ухватившись за руку Оранны, Ксорве встала на ноги, слегка пошатываясь.

– Ты же знаешь, что никогда не получишь от него того, чего хочешь, – заметила Ксорве, когда тень от «Тысячеглазой» накрыла разрушенную крышу тюрьмы.

– Придет время, когда это будет зависеть не от него, – сказала Оранна. – Он, знаешь ли, не всемогущ. Он очень старый и очень умный. Но у него есть свое слабое место. У всех оно есть.

В боковой части корпуса корвета открылся люк, и на крышу Могилы Предателя опустился трап. В дверном проеме, из которого лился свет, замер чей-то силуэт.

Оранна подняла обе руки, по-прежнему крепко держа Ксорве.

– Хорошо, дорогой, мы сдаемся.

– Отлично, – сказал Тал Чаросса. Он стоял на верхней ступени трапа, сжимая в руках арбалет размером больше, чем его собственное туловище. – Вы обе арестованы, и я советую вам не доставлять мне никаких гребаных проблем.

Тала не интересовал Карадун. «Тысячеглазая» была пришвартована над столицей Карсажа уже больше недели: Инквизиторат попросил Сетеная задержаться и помочь с расследованием, и по причинам, оставшимся для Тала загадкой, Сетенай согласился. Тал несколько раз пытался выйти в город пообедать, но без особого успеха. Сегодня ему всучили какой-то пирожок с маринованным чесноком, и он был уверен, что от него до сих пор воняет, несмотря на то, что, готовясь к сегодняшнему вечеру, он принял ванну со флердоранжевой водой и нанес пару мазков за уши.

Он не был выше таких мелочей, хотя и старался не думать об этом как о части стратегии, иначе это звучало довольно жалко. Он сходил в город к цирюльнику. Надел красивую рубашку и оставил верхнюю пуговицу незастегнутой. Он перестал носить сережки, которые ему подарил Сетенай, чтобы не выглядеть совсем уж отчаявшимся. Если смотреть на них по отдельности, это были разумные действия человека, контролирующего свою судьбу.