А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

Но ведь она смогла пробраться в Могилу Отступницы только потому, что ей расставили ловушку. Здесь она была бессильна. Она не знала, чем живет этот город. Она не понимала ни карсажийцев, ни их Церковь, словно это было огромное нездешнее устройство, посылающее сигналы, которые она не могла расшифровать. Времени не было, а если бы и было, она не знала, с чего начать.

Тал не принес ей завтрак. Ей хотелось верить, что вместо этого он отправился в город за газетой.

Когда он, наконец, появился, он был одет на походный манер. Он смотрел на нее с чем-то похожим на извинение и вину, но несмотря ни на что, ее сердце с надеждой встрепенулось.

– Ты раздобыл ее? – спросила она. – Газету? Там было что-то о суде или… – Она не могла заставить себя произнести слово казнь .

– Что? – переспросил Тал. – Нет, конечно нет. – Он с вызовом посмотрел на Ксорве через решетку, а затем с решительной улыбкой вытащил из кармана ключ. – У меня есть кое-что получше. Мы выбираемся отсюда.

– Что это? – спросила она. – Это что-то вроде… Это Сетенай тебя надоумил?

– Нет, – отрезал Тал. – Я ухожу от него.

– Что? – она считала, что ничто ее уже не удивит, но она ошибалась.

– Я ухожу от него. С меня хватит. Я свободный агент. Я разорвал все связи. Вернул его письма. Что из этого тебе непонятно? Мне говорить помедленнее?

– Я тебе не верю, – отозвалась Ксорве. – Уходи. Передай ему, что я поговорю с ним, если он захочет, если…

– Нет, – сказал Тал. – Ему плевать на тебя или на меня, и так было всегда.

Она покачала головой.

– Я тебе не верю. Возвращайся и скажи Сетенаю, что я…

– Я ничего ему не скажу, потому что я не вернусь к нему, ведь он напыщенный ублюдок, и я его ненавижу. – В голосе Тала не слышалось горечи, скорее облегчение. – Какого черта, Ксорве, неужели так трудно в это поверить?

– Докажи, – сказала она.

– И докажу, – сказал он.

Он открыл дверь камеры и вошел внутрь, протягивая ей какой-то сверток.

Ксорве поняла, что это, даже не разворачивая.

– Серьезно? – сказала она, глядя на Реликварий. Он был завернут в рубашку Тала и выглядел совершенно обыденно.

Тал хихикнул.

– И меч твой прихватил.

Насмешливо фыркнув, она пристегнула его к поясу. Особой пользы от него не было, но так она чувствовала себя увереннее.

– Итак. Что же стало причиной?

К ее удивлению, Тал рассказал ей все.

– Я всегда думал, что он старше, чем выглядит, – подвел он итог. Ксорве поняла, что никогда об этом не задумывалась, как будто у него не было прошлого до того, как он объявился в Доме Молчания восемь лет назад.

– Он лгал нам, – сказал Тал. – Насчет Реликвария. Козел.

– Не знаю, – сказала Ксорве.

– Разве что он правда забыл , – сказал Тал. – Думаешь, это возможно? Представь, каково это – быть бессмертным.

Ксорве попыталась. Но будь она бессмертной, она бы сейчас бросилась к дверям тюрьмы и громко призывала бы Квинкуриат выйти и сразиться с ней. Они убьют ее, а она будет восставать раз за разом, но даже тогда она не сможет убить их всех и помешать тому, что они собираются сделать с Шутмили.

– Неудивительно, что он такой, – мрачно продолжал Тал. – Неудивительно, что он так отчаянно охотился за Реликварием. – Он пожал плечами. – Я всегда думал, что просто я делаю что-то не так, но…

– Да, – сказала Ксорве. – Похоже, теперь мы оба предатели.

Она снова уставилась на Реликварий.

– Что такое? – спросил Тал. Он переминался с ноги на ногу, но Ксорве молчала, и он продолжил: – Нам пора, или мы так никогда и не уйдем. Наверное, я должен навестить мать. Извиниться за то, что вел себя как засранец. Ты можешь делать все, что угодно. Купить столько газет, сколько влезет. Похитить карсажийских красоток и устроить себе гарем.

– Заткнись, Тал, – сказала Ксорве. Ей пришла в голову идея, и она была поражена собственной дерзостью. В конце концов, остановить можно даже огромный механизм – если знаешь, куда бросить гаечный ключ.

Она не хотела обнадеживать себя, чтобы не разочароваться. Это была невероятно опасная затея. Она может попытаться, потерпеть неудачу и умереть, или остаться здесь – живой и одинокой.

Вопрос только в том, насколько сложно будет уговорить Тала присоединиться к ней.

– Почему ты его взял? – спросила она. – Я про Реликварий. Что ты собираешься с ним делать?

– Не знаю, я просто подумал, что это будет забавно, – сказал Тал. И он действительно верил, что это будет забавно. – Так ему и надо.

– Ох, ну конечно, я и забыла, какой ты остряк, – сказала Ксорве.

– Зато ты тупица, – откликнулся Тал для проформы.

– Это не лечится. Хочешь сделать какую-нибудь глупость? – спросила она.

Она поняла, что может на него положиться, и почувствовала себя так, словно выпала из окна и приземлилась на что-то мягкое: ужасно неловко, но какое же это облегчение.

– Если ты можешь придумать что-то более глупое, чем это, само собой.

Она поделилась с ним своим планом. Он был нахальным, абсурдным и, с большой долей вероятности, мог провалиться – разумеется, Тал согласился.

В день, когда приговоренную к смерти Канву Шутмили должны были казнить, инквизитор Цалду Гричалия явился на Большую арену, чтобы наблюдать за спектаклем из ложи Инквизитората.

Он предпочел бы сидеть с семьей Канва, в нескольких ложах отсюда. Если бы в мире существовала справедливость, ему пришло бы приглашение. Он поймал убийцу Канвы Жиури. Нечестно, что они пригласили канцлера Сетеная и забыли про него.

Цалду занял свое место среди других инквизиторов, жалуясь на невыносимый шум, зловоние и жару. Нижние ярусы были переполнены простыми зрителями. Под ними, на самой арене, сиял, будто зеркало, овал утрамбованного белого песка.

– Ах, насилие – это так примитивно, – заметил один из коллег Цалду. – Но я понимаю, что это прекрасный инструмент устрашения преступников.

– И народ обожает казни, – подхватил Верховный страж.

– Ах, – сказала молодая инквизитор из Управления цензуры, обмахиваясь программкой. – Сначала нас развеселят спектаклем.

– О да, – кивнул Верховный страж. – Битва Линарьи Аткалиндри с Драконом Зинандур. Чудесно.

Постановка началась с оглушительного рева рогов и толпы танцоров, разряженных с головы до ног: черный цвет обозначал Дракона и ее сопровождающих, в красном был танцор, изображавший Линарью. Голову его венчал венок из роз и лилий.

– Представляю, как им жарко в этих костюмах, – широко зевнув, заметила молодая цензорша.

Помимо плащей каждый танцор надел картонную маску, раскрашенную в соответствии с ролью. Маска Дракона имела шарнирную челюсть, которой управляли два танцора. Цалду смотрел на танец из чувства долга, а не удовольствия. Верховный страж внимательно следил за постановкой, склонившись через ограждение с энтузиазмом, свойственным скорее более молодым людям.