А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

– Ксорве, нет, – сказала она, не веря своим глазам. – Прошу тебя, не надо. Уходи.

– Все хорошо, – сказала Ксорве. Она дотронулась до плеча Шутмили. Под лохмотьями, которые той выдали, чувствовалось, как она дрожит. Ксорве тоже потряхивало – от страха, ожидания схватки и огромного облегчения, что Шутмили жива. Если она ошиблась и это конец, значит, так тому и быть. За недолгую жизнь Ксорве много раз могла умереть, разбившись о скалы равнодушия, преданности или безрассудства. Но это был конец, который она выбрала сама.

– Уходи, – сказала Шутмили, облизнув пересохшие губы. – Я не смогу смотреть, как ты будешь умирать.

Уста были все ближе, голодные и неумолимые. Десять футов… восемь… Шутмили дергала запястьями, каждое из которых сковывали серебряные наручники.

Ксорве положила руку на второе плечо и улыбнулась.

– Сегодня мы не умрем, – заявила она. Вытащив из-под плаща Реликварий Пентравесса, она накинула цепь на шею Шутмили. Шутмили тупо смотрела на него, уже не в силах удивляться.

– Доверься мне, – сказала Ксорве, повернувшись к ложе Канва и взмахнув рукой. – Хочешь вернуть его, Сетенай? – крикнула она, хотя он никак не мог ее услышать. – Тогда приходи и забирай!

Следом произошло много всего, а может, только одно. От ложи Канва отделилась и спустилась тень, как будто многочисленные ярусы Большой арены были всего лишь лестницей.

Сияющие Уста замерли на полпути. Повернув длинную шею в сторону тени, они дернули челюстью, будто пытаясь что-то сказать. Затем с криком, в котором слышалось облегчение, они превратились в столп серого песка. Столп стал облаком и рассыпался, а Белтандрос Сетенай вступил на арену.

Вспышка света и жара – песок арены расплавился и застыл единой массой вулканического стекла, – а затем это стекло замерцало зеленым светом, и они куда-то провалились.

Шутмили и Ксорве упали на землю. Ксорве встала на ноги, пытаясь отдышаться, и помогла подняться Шутмили. Они стояли на берегу сверкающего моря. Ядовитое солнце освещало поверхность воды. Впереди над ними возвышалась громадная башня, заостренный пик из черного камня и стекла.

Ксорве не знала, чего она ожидала. Но точно не этого.

– Я знаю это место, – слабым голосом сказала Шутмили, цепляясь за руку Ксорве, как будто она служила ей единственной точкой опоры. – Я точно знаю это место…

Ксорве тоже его знала. Они были здесь раньше, когда гонялись за Оранной. Антрацитовый Шпиль, трон и земной особняк Ирискаваал – то, каким он когда-то был, есть и будет. Даже спящее божество живет настоящим.

Антрацитовый Шпиль, как он есть. Он построен из окаменевшего дерева. Свет и дождь древних дней заключены в кольца внутри колец.

Широкий лестничный марш ведет к двери, по бокам которой стоят парные статуи.

У подножия ступеней первая пара статуй изображает две фигуры смертных, но их трудно разглядеть отчетливо: эти фигуры поддерживаются в воздухе роем каких-то паразитирующих существ, так что кажется, будто они согнулись в агонии или экстазе.

Другие статуи еще сильнее смущают взгляд: ангелы, из которых извергаются цветы, скелеты в мантиях, воины в доспехах, похожие на насекомых, чьи каменные рты хватают воздух.

Все пройдет, и только Шпиль останется неизменным.

– Держись за Реликварий, и тебе ничто не угрожает, – сказала Ксорве, шагая к лестнице. – Он не причинит тебе вреда.

Она взяла Шутмили за руку и приложила ее пальцы к шкатулке, отчаянно надеясь, что не ошибается.

– По-твоему, это должно меня впечатлить? – крикнула Ксорве ветру, который хлестал вокруг заостренных башенок. – Думаешь, я испугалась? Выйди и поговори со мной!

Ты вернешь то, что принадлежит мне . Это был его голос, достаточно ясный, но многократно усиленный, как будто он был частью ветра и оскверненного моря.

– Подойди и забери, – бросила она тонким и срывающимся голосом.

В башню вели двери из темного дерева, отполированные до блеска и украшенные узором из свернувшихся змей. Они были закрыты.

Я здесь. Ты вернешь то, что принадлежит мне .

– Я уничтожу его, – сказала она, сжимая ладонь Шутмили и Реликварий. Шутмили зажмурилась и не двигалась.

Тогда ты умрешь здесь. Вы обе. Тысячеглазая Госпожа раздавит вас в своих объятиях.

– Но ты тоже умрешь, – сказала она. Она поставила на карту все. Белтандрос Сетенай был рычагом, который мог изменить мир, а Реликварий был его точкой опоры. – Ты жил долго, но если я уничтожу твой Реликварий, ты не доживешь до этого момента. Разве не так, Пентравесс?

Двери открылись. За ними клубилась бесформенная тьма, а на пороге стоял маг в мантии из зеленой парчи.

– Мне следовало догадаться, – заметил он, – что декорации не произведут на тебя впечатления.

Он выглядел так же, как всегда, но он лгал. Замок не был декорацией. Он был куда более настоящим, чем этот человек с его грустной улыбкой и сочувственным взглядом.

– Теперь я стал собой, – заметил он. – Как я понимаю, тебя это огорчает, но у меня были причины скрывать свое истинное имя. Вообще-то я сам забыл его. Долгие века поисков в темноте и редкие вспышки прозрения. Я никогда не вводил тебя в заблуждение по поводу чего-то важного.

– Мне все равно. Кем бы ты ни был, ты можешь умереть, – сказала Ксорве. – И тебя смерть страшит куда больше, чем нас.

– Да, я могу умереть, – сказал он. – Я знаю, что такое предательство, но этого я не ожидал. Не от тебя, Ксорве. – На один краткий миг ей захотелось вернуться в дворец Тлаантота, и чтобы все стало как прежде: ее работа, повседневные хлопоты, былое отношение Сетеная к ней. – Я забрал тебя с собой. И всегда был добр к тебе.

Она крепче сжала Реликварий.

– Ага. Все так, – сказала она. – Считай меня неблагодарной.

– Я сделал тебя той, кто ты есть. – Он не стал подходить ближе. Двери башни захлопнулись за ним, но он не отрывал взгляда от Ксорве и Реликвария.

– Ты хочешь сказать, что сделал меня своей наемницей. Своим инструментом.

Ей было что сказать. Она научилась убивать ради него. Благодаря ему она узнала все виды жестокости в теории и на практике. Она безжалостно подавила в себе все черты, которые мешали ей служить его цели. Гнев Ксорве напоминал огромную волну, что простирается на сотни миль и набирает силу и скорость, устремляясь к побережью. Но если она что-то и получила, став его инструментом, так это силу, способную сжать и усмирить это чувство. Она сдержалась.

– Ксорве, – сказал он. – Если бы я знал, что тебе это не нравится… Ты правда веришь, что мне было все равно? Я подарил тебе твою жизнь.

– Она не твоя, чтобы ее дарить! – бросила Ксорве и прикусила язык, снова сдерживая гнев. Бессмысленно убеждать его. Ей просто нужно, чтобы он сделал так, как она хочет.