А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

– Что ж, – продолжала Шутмили. – Если мы все-таки встретимся с Неназываемым, я с удовольствием выскажу ему все, что о нем думаю.

Сжав руку Ксорве, она отпустила ее, и они подкрались ближе к башне. Каменная кладка была некогда украшена затейливым орнаментом, множеством ниш, контрфорсов и балконов – теперь же большая часть деталей отвалилась или сгладилась, как будто башня долгие годы находилась под водой. Статуи по обеим сторонам ступеней смутно напоминали людские фигуры, но трудно было сказать, что они изображали. В большинстве случаев не оставалось ничего, кроме осыпающегося столба или фрагмента туловища.

Дверной проем был пуст. Ничто не мешало им войти прямо в башню. За порогом виднелся проход, который, по всей видимости, вел в большой зал. Оглянувшись на искалеченный пейзаж, она снова подумала о том, как они ничтожны, как открыты чужим взглядам, и как мало знают о том, во что ввязываются. Шутмили проследила за ее взглядом.

Легче не станет. Колебаться бесполезно. Ксорве переступила порог.

Внутри башня выглядела совсем иначе. Шутмили пробурчала что-то об истончении.

Там были колоннады, витые лестницы, огромные галереи поверх других галерей. В воздухе висели витиеватые каменные свитки, похожие на водоросли. Иногда казалось, будто они пробираются сквозь затопленный сад, иногда – будто бредут по трущобам и крышам разрушенного города. Выглядело это так, словно один дворец врезался в другой.

Ксорве чувствовала то, что чувствовала раньше – в крипте Дома Молчания и в глубинах Пустого Монумента. Здесь присутствовало что-то древнее и знающее, и им позволяли оставаться здесь только потому, что они были слишком незначительными фигурами.

Ксорве не хотелось в этом признаваться, но это место обладало некой притягательностью. Несмотря на холод и темноту, в его архитектуре было что-то ужасно правильное. Она была рождена для таких мест. В том, чтобы вернуться в дом древнего божества, было что-то знакомое – вроде давно зажившей раны.

Сначала Тал гордился собой. Если не смог раздобыть Реликварий самостоятельно, попасть на борт имперского боевого корабля – не такой уж плохой вариант.

Ему даже нравилось первые несколько дней на фрегате. Следовало догадаться, что это плохой знак. Все на борту «Спокойствия» с давних пор ненавидели друг друга и не особенно это скрывали. Едва сдерживаемое недовольство карсажийцев вскипало вокруг Тала, и он с радостью погрузился в него, словно в горячий источник.

Офицеры и члены экипажа ненавидели инквизиторов. Инквизитор Канва не любила экипаж и просто презирала инквизитора Цалду, который отвечал ей недоверием.

Адепты квинкурии Бдения, кажется, были единственными, кто никого не ненавидел. От их молчаливой вездесущности у Тала бегали мурашки по коже – и все стало еще хуже, когда инквизитор Канва велела, чтобы один из них всюду следовал за Талом по пятам. От звука шагов в мягких туфлях ему хотелось кричать.

После трех дней пребывания на борту инквизитор Канва снова позвала его в свою каюту. Четыре адепта Бдения стояли перед столом вместе с четырьмя стражами. Проводив Тала в каюту, пятый Адепт занял свое место рядом с ними. У Тала был выбор: глядеть в глаза Канве или смотреть на адептов. Адепты выглядели жутковато, но всякий раз, когда он смотрел на Канву, ему тут же вспоминался генерал Псамаг в тот момент, когда тот собирался скормить кого-нибудь змее. Весь этот яркий, безумный энтузиазм.

– Мы находимся в одних Вратах от владений Антрацитового Шпиля, где, по свидетельству господина Чароссы, мы сможем отыскать нашего пропавшего адепта, – сказала инквизитор Канва с улыбкой, которая давала Талу понять, что если он солгал, его ждет ад. Несмотря на уверенность в своей правоте, Тал встревожился.

– Интересно знать, что беглянка намеревается делать с моей племянницей в таком месте, – продолжала Канва. – Есть идеи, господин Чаросса?

– Нет, – сказал Тал. Эта часть была ложью. Он точно знал, зачем туда направилась Ксорве, и готов был поспорить, что Шутмили сопровождала ее по собственной воле, но помогать Канве, которая ему не особенно нравилась, он не собирался. Ему было наплевать, сумеют ли они ее вернуть. Реликварий – вот его единственная цель. С ним он сможет наконец-то возвратиться домой.

– Я лично отправлюсь за Шутмили, – сообщила Канва. – Стражи, я прошу вас, равно как и четырех адептов Бдения, сопровождать меня в башню. Пятый адепт останется на борту «Спокойствия», чтобы обеспечивать связь. Господин Чаросса, я так понимаю, вы хотите присоединиться к нам?

Сильно сказано. Тал предпочел бы не оставаться с ними ни одной лишней минуты, но он потерпит, лишь бы добраться до Реликвария. И если люди Канвы смогут справиться с Ксорве, Оранной или кто там еще встанет у него на пути, тем лучше.

– Конечно, – ответил он.

– Видите ли, господин Чаросса, недавно у меня был некий неудачный опыт с пассажирами-иностранцами. Если вы каким-либо образом помешаете нашим действиям, я без колебаний прикажу Бдению остановить вас любым удобным для них способом.

Тал заверил, что будет хорошим мальчиком. Так он оказался во владениях Антрацитового Шпиля в окружении карсажийцев, которые ненавидели его не меньше, чем друг друга.

Канва вела себя точно так же, как Ксорве в подобных ситуациях, – то есть не обращала на Тала никакого внимания, двигаясь вперед в сопровождении двух стражей и одного адепта. Она изучила показания какого-то прибора и сверилась с картой пересохшего морского дна. Стражи и адепты разделились по парам, чтобы провести разведку с обеих сторон. Оставшийся адепт следил за Талом.

– А ты, видимо, неудачник, – заметил Тал. Ростом адепт был как все карсажийцы – на фут ниже Тала, но ничто не выдавало его настроение, возраст и даже пол. Все в нем было нейтральным.

– Не понимаю, – сказал адепт. Это была простая констатация факта, он не просил объяснений, но Тал не нуждался в приглашении.

– Тебя оставили нянчиться со мной, – сказал он. – Держу пари, тебе и кофе приходится на всех готовить.

Адепт помолчал.

– Чушь, – заявил он с той же непреклонностью.

– Говори что хочешь, но готов поспорить, что это тебя гложет, – сказал Тал.

– Вы пишете правой рукой, господин Чаросса? – спросил адепт.

– Что? – удивился Тал. – Да.

– Из этого не следует, что ваша левая рука чем-то хуже. Разве один глаз для вас ценнее другого?

Адепт не повышал голоса, но в его словах явно звучала угроза лишить Тала ненужного глаза. Уши Тала непроизвольно дернулись, когда он покачал головой.

– Оба глаза важны, – продолжал адепт. – Это тело гарантирует, что вы не будете препятствовать инквизитору Канве, пока другие мои тела выполняют более важные задачи. Так вам понятнее?