А. К Ларквуд - Неназываемый [litres]

– Можешь расслабиться. Я не собираюсь вредить ни тебе, ни Шутмили. В конце концов, она дочь моего брата. Я знаю, что ты пытаешься защитить ее, и хочу знать почему.

– Вы же вроде все для себя решили, – сказала Ксорве. – Не знаю, зачем я вам вообще понадобилась.

– Потому что мы не можем уговорить ее, – притворно вздохнула Жиури: точнее, ее разочарование было реальным, но она ни за что бы не показала этого просто так. – Она отказывается от слияния. Я хочу знать, почему годы подготовки пошли насмарку. Я хочу знать, что ты с ней сделала .

Это вызвало ожидаемую реакцию. Если не обращать внимания на шрам, клыки и решительное выражение лица, Ксорве в принципе была открытой книгой. Шок сменился облегчением, за которым последовало нечто, похожее на радость , если Жиури не ошибалась.

Ксорве попыталась взять себя в руки и заметила:

– Какая жалость.

– Печально, правда? – спросила Жиури. Теперь, когда Ксорве потеряла самообладание, она контролировала ситуацию, но расслабляться было рано. Девушка была на крючке, но если сделать неверный шаг, она сорвется.

– Это печальная новость для всех, кому дорого благополучие Шутмили, – мягко продолжила она. – Не знаю, в курсе ли ты, какова средняя продолжительность жизни обычного мага по сравнению с адептом квинкурии, но…

– Я в курсе, – ответила Ксорве.

Что ж, этим ее не напугать. Но может сработать серьезная угроза.

– Что касается более насущных дел, некоторые люди в Могиле Отступницы полагают, что Шутмили следует отдать под суд, и они начинают терять терпение.

Жиури оценила собственную ловкость – она проговорилась будто случайно.

– Ты знаешь, как в Карсаже обращаются с беглыми магами? – продолжала Жиури.

– Что ж, расскажите, – Ксорве дернула губой.

– Широкая публика не верит, что мага можно убить обычным оружием. Это, конечно, не так, но правосудие должно свершиться. Инквизиторат поручил квинкурии Рубина разработать новый метод казни. Их изобретение – Сияющие Уста. Производит неизгладимое впечатление.

Упоминание об Устах обычно вызывало какую-то реакцию – потрясение или брезгливый интерес. Но Ксорве просто внимательно смотрела на нее.

– Не сомневаюсь, – сказала она. – Простите. Я ничего с ней не делала. Я не могу вам помочь.

– Да? – удивилась Жиури. – Как интересно. Канцлер Сетенай рассказывает другую историю. Основываясь на полученной от него информации, я вынуждена предположить, что это ты привила моей племяннице сомнения в ее призвании.

Ксорве замерла. Когда она, наконец, заговорила, ее голос дрожал, как у ребенка, признающегося в проступке.

– Он… он так сказал?

– Он был откровенен со мной, – сказала Жиури. Она беседовала с Сетенаем буквально этим утром, и реакция Ксорве с лихвой подтверждала его слова. Жиури не сомневалась, что если бы он знал, как она намерена использовать эту информацию, он бы промолчал.

– Ну, тогда удачи вам, – сказала Ксорве. – Я не стану вам помогать. Она никогда на это не согласится. Вы ничего не сможете сделать.

В ее глазах снова зажегся гнев и выросла стальная стена упрямства, пряча другие эмоции. Но это уже не имело значения.

– Ничего страшного, – откликнулась Жиури. – Ты мне очень помогла. Я получила все, что мне было нужно.

Ксорве захлопнула дверь на террасу. Внутреннее оцепенение уже больше напоминало боль, а боль – ярость. Она собиралась вернуться в свою комнату, но вместо этого обнаружила себя на полпути к кабинету Сетеная. Тал стоял, прислонившись к колонне возле двери.

– Кажется, беседа с инквизитором прошла отлично?

– Отвали, Талассерес, – сказала она, распахнув дверь в кабинет.

Сетенай сидел за столом, склонившись над гроссбухом.

– Доброе утро, Ксорве, – поприветствовал он ее, не поднимая глаз. – Это на тебя непохоже. Что-то случилось?

– Что вы сказали Канве? – спросила она. – О нас с Шутмили?

– Ничего сверх того, что сказала мне ты, – ответил он.

– И что именно? – уточнила Ксорве, подойдя к краю стола.

В голову ударила кровь – будто ветер, поднимающийся на море в преддверии неожиданной катастрофы.

– Что вы с Шутмили сблизились, что она тебе нравится и ты ее жалеешь. Что это ты, по всей видимости, заронила в ней сомнения в ее призвании…

Точь-в-точь как говорила инквизитор Канва. Она не солгала. Ксорве стиснула челюсти, чтобы не закричать. Сетенай еще не закончил.

– И что на твое поведение могли повлиять необычные обстоятельства твоего прошлого. В общем, ничего страшного. – Он спокойно выдержал ее взгляд. Сетенай никогда не терял самообладания, и легко было поверить в то, что он рассудителен, а ты – всего-навсего капризный ребенок.

– Я не говорила ничего подобного, – начала она, хотя знала, что это ни к чему не приведет. – Зря вы рассказали об этом Канве.

Не только о Шутмили, но и о ее необычных обстоятельствах – причем так небрежно. Ему, будто иностранцу, бесполезно было объяснять, что к ее чувствам и поступкам нельзя подобрать единый ключ, что ее задело то, как он ее воспринимал.

Сетенай смотрел на нее с легким недоумением.

– Жиури не враг нам. Нет смысла скрывать что-то столь безобидное. Они улетают, наши отношения с Карсажем не пострадали, никто больше не собирается тебя арестовывать.

– Это не безобидно, – она едва сдерживала возмущение. Еще одна попытка заставить его выслушать. – Я думала, мы на одной стороне.

Конечно, все было не так. Она была на стороне Сетеная. Его враги были ее врагами. Наоборот это не работало.

– Я понимаю, это неприятно, когда твои чувства обсуждаются публично, – сказал он, – но тебе следует быть выше этого. Пожалуйста, иди, отдохни немного и возьми себя в руки.

Сетенай постучал кончиками пальцев по поверхности стола. Его перстни вспыхнули зеленым и золотым. На столе стояла восьмигранная шкатулка из полированного и инкрустированного дерева. При виде Реликвария в голове Ксорве пронеслась мысль – разумеется, он держит его при себе, – а затем еще одна, полная презрения, – и зачем все это было? Я правда верила, что это что-то изменит?

В ней всегда жила надежда, пусть и не облеченная в слова: если она вернет ему Реликварий, если докажет свою значимость и преданность, то он увидит ее такой, какая она есть.

Это была мечта, которая придавала ей сил выносить усталость и одиночество, тяжелый труд и допросы. Ради нее она предала Шутмили, но теперь эта мечта рассеялась как дым.

Когда она вышла из кабинета, Тала уже не было. Ксорве надеялась, что застанет его – потому что тогда с ним можно будет подраться, а может быть, потому, что он единственный человек в мире, который способен ее понять.

Тогда она повела себя нетипично, направившись в комнату Тала. Комната была опрятной до стерильности, на одной стене разместилась коллекция ножей, на другой – зеркало во всю ширину. На раковине рядом с бритвой стоял флакон духов. Это единственное, что придавало комнате жилой вид – это, и сам Тал, который крутился перед зеркалом с тренировочным мечом в руках.