Георгий Крол - Где мы – там победа! [litres]

В воскресенье в моей двушке было не протолкнуться. Здесь собрались все наши плюс Егор с женой. Что бы хоть как-то рассесться, пришлось занимать табуретки у соседей. Девушки крутились на кухне, ребята обсуждали рабочие дела. Обсуждали, это, конечно, громко сказано. Подписку о неразглашении давали все. Но, в общем, могли и рассказать. Петька, например, ракетчик наш, работал с Королевым и Янгелем. Степан, физик, работает с Капицей, но плотно контактирует с Курчатовым. И так далее. Послушав их рассказы, я задумался. Получалось что-то странное. Меня хлопнули по плечу, и я обернулся. Сзади стоял Егор.

– О чем задумался, детинушка?

– Слушай, Егор, я понять пытаюсь. Вот Петька. Он двигателист в стратегических ракетных войсках. То есть может досконально все рассказать и начертить. Так зачем нужно класть людей в Пенемюнде? На фига нам этот Браун?

– Ясно. Понимаешь, Сергей, тут все очень непросто. Я сам с этим столкнулся, но понял все намного позже. Вот, к примеру, я рассказал про БМД, и их начали выпускать. Пусть небольшими партиями, но начали. Я гордился собой не знаю как. А потом выяснил, что со всей моей информацией, вполне полной, из меня вытащили все, даже то, что я однажды прочитал в учебнике и тут же забыл, работали целые институты. Почему? Да потому, что вся эта информация подвешена в воздухе.

Нет соответствующих цехов, нет специалистов, нет технологической цепочки, в конце концов. Понимаешь? Чертеж есть, а что с ним делать? Знаешь, сколько времени и сил уходит на внедрение любой новой техники? А ведь она развивается постепенно. А теперь представь, что у тебя есть телега и лошадь. И вдруг тебе предлагают построить «Мерседес». И дают все чертежи. Кто строить будет? Мастера-каретники? А двигатель кто будет делать? Кузнецы, что ли, которые привыкли лошадей подковывать, максимум рессоры гнуть?

Вот то-то. Вокруг нашего знания пляшут тысячи инженеров и десятки тысяч рабочих высшей квалификации. И далеко не сразу у них получается. А в другой стране и вообще могло бы не получиться, подход к делу другой. Так что без Пенемюнде нам не обойтись. Кроме знаний Брауна там еще и отработанные технологии, и станки, и рабочие, которые знают, с какой стороны к ним подойти. Понял?

– Понял. Спасибо, Егор.

– Да не за что. Завтра в 7.00 ты должен быть в конторе.

Полковник назвал адрес.

– Найдешь?

– Так точно. Одеваться как? В полевую форму?

– Нет, в форму не стоит, одевай гражданку. Думаю, тебе нужен комплект пехотного обмундирования. Не стоит светиться просто так. А то если в какое-то место зачастят военные всех родов войск, пойдут слухи. А Абвер никуда не делся. Прищучили его здорово, но до конца вычистить не получается, слишком долго плелась сеть. Иногда находят агентов, сидящих у нас с Первой мировой, представляешь?

– Ого.

– То-то и оно. Ладно, иди, общайся, а нам с Натали пора. Ей тоже с утра на смену.

– А она где работает, если не секрет?

– Какой там секрет, она медсестра. После работы учится на хирурга. Это у нас сейчас благодаря тебе отпуск образовался, а так мы видимся-то раз в неделю, и то не всегда. Ну, все, бывай.

– До завтра.

Ребята засиделись у меня до двенадцати ночи. Разговоры о работе сменились воспоминаниями о детдоме, потом о смешных фактах «новых» биографий. Время пролетело незаметно. Перед уходом навели порядок, вынесли в прихожую и составили чужие табуретки и разошлись, договорившись снова собраться при первой возможности. Я прослушал последнюю сводку новостей: «На фронте без перемен, имели место незначительные столкновения» – и отправился спать.

Моя новая служба началась с того, что меня чуть не арестовали. Внешне здание выглядело обычно. То ли институт, то ли библиотека, то ли еще какое-нибудь учреждение. Зато внутри оказался пост. И вот сержант, увидев меня в гражданке, но с удостоверением флотского командира, вызвал дежурного офицера. А тот начал возмущаться моим видом. Еле убедил его позвонить полковнику Доценко. Набирая номер, он с подозрением на меня поглядывал. Егор, сообразив, в чем дело, быстро этот вопрос урегулировал.

Потом я бегал, получал форму, приводил ее в порядок, фотографировался и получал пропуск. Это заняло почти три часа, затем меня отдали на растерзание. Егор, отправляя меня в кабинет с табличкой «Исследования», улыбался:

– Лучше с этого начать. Все равно будет еще до фига повторных сеансов, когда разберутся, что нужно уточнить. Так что терпи.

Трое в белых халатах говорили очень мало: «Сядьте. Расслабьтесь. Смотрите сюда». Когда я снова стал адекватно оценивать окружающую обстановку, оказалось, что уже восемь вечера. За столиком в углу сидел другой человек, точнее, сидела. Мое «выступление» стенографировали. Кроме того, как мне позже сказал Егор, велась аудиозапись. На этом первый рабочий день закончился. Домой меня повез полковник. Оказалось, надо было поговорить с глазу на глаз.

– Юл, то, что я скажу, знают только два человека из всей вашей братии. И это не просто так. Подписку я у тебя брать не буду, но прошу молчать.

– Понял. А в чем дело-то?

– Дело. То, что я из 1998-го, ты уже знаешь. Как и вся ваша гоп-компания. Но мой случай очень отличается от вашего. Все вы появились здесь и спасли своих бабушек и дедушек. То есть создали условия для собственного рождения. У меня все наоборот. В той истории мой дед погиб. Бабушка увезла маму в Харьков и там познакомилась с отцом. Так вот, мой дед жив и здоров. Второй дед, который в прошлой жизни был тот еще гад, в этой – вполне нормальный мужик. Воюет, кстати. Но это еще не все. Я попал сюда из совершенно другого будущего.

– Как это?

– А вот так. В моем будущем война длилась четыре года. Немцы дошли до Волги, захватили Крым и рвались к Кавказу. Ленинград был в блокаде три года. Общие потери составили около тридцати миллионов человек. Мало того. В 1991 году Союз распался.

– ЧТО? Не может такого быть.

– Может. И было. Я лейтенантом вылетел из армии и жил в независимой Украине. Работал тренером по восточным единоборствам. Чуть не загнулся от тоски. И когда попал сюда, хотел только одного: чтобы моя страна сохранилась. И мне это, кажется, удалось. Да и война идет по-другому. На данный момент потери меньше трех миллионов. Все потери, включая тяжелораненых и тех, кто остался инвалидом. А в той истории только в Ленинграде от голода и холода умерло больше миллиона. Три миллиона попали в плен в первые месяцы войны, домой вернулись немногие.

– Черт.

– Не то слово. Я тебе это рассказываю, потому что ты будешь работать с Никитой и Михаилом, а они как раз те, кто все это знает. Мишка сам, еще до попадания сюда, вывел теорию о стороннем вмешательстве в сороковом году. А я так обалдел от встречи, что все им рассказал. И еще. Ближайшее время мы будем работать за столом. Но! Я уверен, что как минимум Пенемюнде, а возможно, и еще несколько операций поменьше – это наше.