Алексей Цаплин - Минута до цели [litres]

Мы присели на траву с ребятами и присоединились к созерцанию идиллической картины летнего вечера. Когда Ковалёв затянулся своим «Беломором», я постарался вползти в клубы дыма – всё-таки какая-никакая защита от комарья. Ребята переговаривались на тему предстоящего отвода на доукомплектацию. Обсуждали, какие машины мы получим, прикидывали, как распределится пополнение. Полк будет формироваться из трёх эскадрилий, а у нас только два комэска и лейтенантов – командиров будущих звеньев можно по пальцам пересчитать. Но мы пришли не для того, чтобы расстраиваться и печалиться. Мы пришли для того, чтобы порадовать одного нашего товарища, который сидит, пригорюнившись, и задумчиво рассматривает траву под ногами. Муравьёв, что ли, выискивает?

– Эй, младший сержант Смирнов, – поинтересовался комэск, – а почему вы сегодня пребываете в таком упадническом настроении?

– Дак это, товарищ лейтенант. Завтра уеду, а куда после госпиталя направят… С вами точно уже не придётся…

– А кто вам, товарищ младший сержант, про это говорил?

– Ну, ведь и так понятно… А как вы сказали?

Комэск вместо ответа усмехнулся и посмотрел на меня. Что же, этот экспромт подготовлен. Заветные голубые петлицы из моего запаса и четыре алых треугольничка (по два на каждую) из резервов Саньки Якименко. Такая мелочь – почти ничего не чувствуется в ладони, которую я протянул Устину Борисовичу.

Но это так много для моего стрелка. Даже гораздо больше, чем если бы эти кусочки материи были из золотой канители, а треугольнички – бриллиантами самой чистой воды. И на сопроводительном документе о выдаче из государственного хранилища стояла бы подпись самого дедушки Калинина.

– Голубые, – зачарованно прошептал Устин Борисович.

– Товарищ младший сержант, ты не сомлей тут часом, – с преувеличенной строгостью проговорил наш суровый комэск. Вот чувствуется у человека тяга к театральным эффектам. Поддержим его стремление к искусству.

– Летать иль не летать – вот в чём вопрос? Правда, брат Горацио? – В ответ я был удостоен прищуренного взгляда, которым меня наградил Ковалёв.

– Я полагаю, что вопрос с дальнейшим местом прохождения службы у вас, товарищ Смирнов, решён.

Вот не зря Матвеич назвал Бура анархистом. Вновь испечённый младший сержант тут же нарушил такое основополагающее положение воинского устава, как субординация. Он попытался нас обнять, но в его состоянии это было несколько затруднительно и болезненно. Устин Борисович стал жать нам руки, приговаривая: «Спасибо, ребята, спасибо».

Минут пять спустя, когда страсти улеглись и выяснилось, что «жидкий боезапас на позиции не подвезли» и что обмыть сержантские треугольнички у нас нечем, мы снова сидели на опушке. Уже начало темнеть, и из леса потянуло ночным холодом. Что-то не очень тёплое лето выдалось на нашем участке фронта. Впрочем, если июнь холодный, то остальное лето может быть жарким и даже знойным.

Неторопливая беседа как-то переключилась на тему «что будет после войны». Кто кем будет и кто кем хочет стать. Я сидел на траве рядом со своими сослуживцами. Слушал, иногда даже что-то вставлял в разговор.

За этот небольшой отрезок времени они стали моими боевыми товарищами, моей боевой семьёй. Изначально я сторонился всех и пытался избегать близких контактов, старался держаться отчуждённо. Не хотел привязываться, даже боялся этого. Большинство пилотов начала 42-го не смогут участвовать в боевых вылетах мая 45-го. А тех, кто тебе никто, терять легче. Вот только как-то получилось, что эти ребята для меня стали много значить. Пожалуй, даже больше, чем одноклассники в школе, товарищи по армии и по институту, чем моя бригада и мой участок на работе. На той, которая осталась где-то очень далеко. Я уже даже не очень чётко отличаю, где же я сам настоящий: там или здесь.

Что-то потом будет…

Вдруг как-то безумно захотелось, чтобы всё закончилось. Чтобы больше не было войны, не надо было идти на взлёт с полной загрузкой, не надо видеть горящий «Ил», с которым ты идёшь крыло к крылу и безнадёжно шепчешь: «прыгай, прыгай…» – заранее зная, что уже поздно… Захотелось мирной жизни. И как-то странно заблагорассудилось снова со своими девчонками однажды летом сесть в самолёт и слетать на юга. В Сочи или в Крым. Даже картинка вдруг нарисовалась. Красотуля и Лизка почему-то одеты по моде пятидесятых. Забавно, но Машеньке очень даже идёт лёгкое старомодное платье в горошек. А Лизавета, оказывается, может не только в спортивных костюмах и джинсах бегать. Салон лайнера слегка тесноват, на мой взгляд. Посадочных мест в левом ряду – два, а в правом – три. Мои девушки размещаются в довольно комфортабельных креслах. Для сидящего пассажира здесь места, пожалуй, даже больше, чем в «Боинге». Приятная молоденькая стюардесса в синей форме Аэрофлота сообщает, что экипаж самолёта «Ил‑18» рад приветствовать пассажиров у себя на борту. И что командир корабля – это пилот первого класса Смирнов. Через некоторое время после взлёта я подзываю стюардессу и получаю подтверждение – да, именно Устин Борисович…

А пока мы любуемся последними минутами заката. Андрей, чуть улыбаясь, сорванной веточкой отмахивается от комаров. Переговаривается с парнями. Иногда щурит глаз и поглядывает на закат. Пытается прикинуть – какая с утра будет погода. Это скорее по привычке. Завтра боевых вылетов не будет – уже до обеда перегонщики, которые остались ночевать в нашем расположении, перелетят к себе на пяти оставшихся машинах. Три последние закончили ремонтировать сегодня ближе к ужину. Вредные техники соседей повыступали для порядка, однако тоже приняли участие в ремонте.

Андрей Ковалёв, наш комэск и постоянный ведущий с изумительным чувством пространственной ориентации. Никогда не упоминавший о том, что было до того, как все мы встретились в учебной эскадрилье. Только случайно однажды у него выплеснулось, что он уже успел потерять на этой войне и чего стоили ему неизменное спокойствие и сосредоточенность. Спортсмен. (Хотя лучше на местный манер – «физкультурник».) Мало говоривший о книгах, театре, кино, но, безусловно, хороший знаток и любитель. Но лучше всего ему удавалось беречь своих людей.

«Беречь людей…» Что это значит? Надёжнее всего нас можно было бы сберечь, отстранив от полётов и направив в санаторий на всё время боевых действий. Только здесь другое дело. Беречь своих на фронте – это так построить полёт, чтобы не было ненужной лихости и неоправданного риска. Чтобы не растягивать строй при отходе от цели. Чтобы каждый вылет нёс максимальный урон врагу. Не подставлять без необходимости эскадрилью под огонь МЗА и истребителей противника. Но если надо было атаковать, то Ковалёв без колебаний вёл эскадрилью на цель через разрывы зенитных снарядов и паутину трассеров.