Алексей Пехов - Ткущие мрак [СИ litres с издательской обложкой и иллюстрациями]

С годами стало легче, но не сильно.

А после она узнала о том, кто стоял за смертью сына, и отомстила, как могла, пускай это не избавило ее от боли, а лишь умножило у других.

Лавиани знала ответ на свой вопрос, что было бы, если бы не Пружина. Не шаутт, будем уж честны с собою, отправивший ее на Талорис.

Она бы сдохла. От тоски. Скуки. Возможно, от петли на шее. Или же перестала прятаться, плюнула на все и бросилась в последний, безнадежный бой, чтобы достать Клеро, Сегу, Квинта, а может, и Шрева. Легла в землю где-нибудь в Аранте, и на этом история жалкой, разочаровавшейся в жизни, уже немолодой бабы закончилась.

Вышел бы довольно закономерный итог ее существования.

Но ей дали шанс побарахтаться. Лавиани уж не знала кто – Шестеро или шаутты. Да и плевать.

Из покосившегося дома вышла полная женщина. Она была похожа на Мариуса, каким его запомнила сойка. Те же отвисшие щеки, те же круглые глазки.

– Чего забыла?

– Твой отец дома?

– Умер еще семь лет назад.

– Ты мне песенки не пой. Будь он мертв, ты бы небось давно вышвырнула эту проклятущую лодку, как хотела еще твоя мать сделать.

Молчание.

– Подходящие у тебя руки, – продолжила Лавиани. – Как у него. Маленькие, аккуратные. Он передал тебе свое мастерство?

– Не понимаю, о чем ты.

– Он был лучшим, кто умел подделывать литые печати Торговых союзов, таможенных палат и даже дворцовой стражи. Без печати хорошую бумагу не выправить. Сложная работа и опасная, если поймают. Больше рискуют лишь те, кто чеканит монеты без разрешения владетелей. Судя по тому, что обе руки у тебя все еще на месте, ты достаточно осторожна.

Опять молчание. Наконец женщина негромко сказала:

– Не помню тебя.

– Разумеется. Когда я приходила в последний раз, ты болталась под потолком в плетеной люльке и орала, точно писклявый комар. Скажи ему, что Лавиани зашла в гости.

– Смотри, ничего не сопри, пока меня нет.

Сойка покрутила пальцем у виска:

– Я вроде пока не обдолбалась мутской пыльцой. А раз так, тебе придется заплатить, и немало, чтобы я хоть что-то отсюда украла.

Когда женщина вернулась, то сказала:

– Как меня зовут?

– Чего? – нахмурилась Лавиани.

– Отец говорит, ты слышала мое имя, когда приходила.

– Я понимаю, что Мариус гораздо старше меня и в мозгах у него еще большая каша. Раз он считает, что я запоминаю всех человеческих гусениц, что ором требуют мамку. Сколько времени прошло. Если я и слышала, то тут же забыла.

Женщина нисколько не обиделась на такие слова.

– Тогда как отец называл тебя?

Лавиани закатила глаза. Игры в вопросы и ответы невероятно тупы. Понятно, что Мариус в доме, и понятно, что она может дать пинка этому привратнику да войти. Могла бы дать, если бы стоявшая между ней и дверью не была дочерью старого друга.

– Рыба Полосатая он меня называл. Ну что? Закончили с глупостями?

Закончили.

Внутри было куда чище, чем прежде, хотя так же темно и сыро. Узкая лестница на второй этаж под ногами стонала не то от ужаса, что вот-вот развалится, не то от экстаза, что наконец-то по ней кто-то решился пройти, несмотря на плачевное состояние.

Крутая, с неудобными ступенями, она больше походила на пыточный инструмент. В этой части дома Лавиани никогда не была, заходила лишь в мастерскую, что пряталась в подвале.

– Как он сюда забирается?

– Говорит, что там воздух свежее и видно краешек моря. Отец почти не спускается вниз. Он плох.

В комнате были открыты окна, большую часть обзора загораживала туша маяка, и моря действительно был лишь краешек – лазоревое пятнышко, не больше.

Мариус сильно сдал. Ему было к семидесяти, и зубов у него почти не осталось, отчего губы западали и выглядел он еще старше. Он ссутулился, от некогда густых светлых волос остался лишь седой пушок. Глаза выцвели, стали блекло-зелеными, водянистыми, а кожа на шее вся в складках и пятнах. Но лицо осталось узнаваемым: живое, хитрое, с обвисшими щеками, чем-то напоминающее морду хомяка.

Правой рукой держа маленький ножичек с костяной ручкой, он вырезал на поверхности, закрепленной в тисках клише какой-то символ. Левая у него отсутствовала на уровне локтя.

Он попался, делая оттиск для Ночного Клана, и купцы Аринийского Торгового союза оттяпали руку, которой Мариус совершил преступление. Даже после этого треттинец оставался ценным специалистом, и Борг направил в Риону Лавиани, чтобы решить проблему.

В то время она была молода, полна сил и энергии. В итоге ей удалось вытащить мастера по поддельным печатям прежде, чем его повесили, оставив в филиале аринийцев с десяток трупов. Всех, кто что-то знал о человеке, потерявшем руку. Вроде в Эльвиле ее до сих пор ищут за то преступление.

Короче, она его вытащила, и Мариус принял сойку в своем доме в благодарность за спасение. Они сдружились, он показывал ей город, пока возле этого самого маяка она не встретила Бретто, делавшего набросок гавани и захотевшего нарисовать незнакомую девчонку, глазевшую, как он работает грифелем на бумаге.

Кто же, дери вас всех шаутты, мог подумать, что перед ней наследник герцога Ардо де Бенигно?

Там, на Талорисе, в зеркалах, она поняла, что даже шаутты не всеведущи. Демон считал, что художник младший сын знатнейшей семьи Треттини. Но шутка в том, что Бретто был старшим. А младший всегда и во всем – Анселмо, нынешний правитель.

– Оставь нас. – Мариус цепко глянул на Лавиани, на мгновение оторвавшись от работы. – И принеси вина.

– «Пожалуйста», как я понимаю, не услышу? – подбоченилась дочь.

– Я уже не хозяин в своем доме, – вздохнул тот, откладывая нож. – Пожалуйста, принеси вина.

– Так-то лучше, отец.

– Своенравная стерва, – сказал Мариус, когда женщина ушла, и добавил с гордостью: – Вся в меня. Думал, ты сдохла.

– Как видишь, живехонька.

– Ага. Но думал, что сдохла. И довольно долго пребывал в этом заблуждении. – Он пихнул ногой табуретку, и та, проехав по засыпанному стружкой обшарпанному полу, остановилась рядом с ней. – Всегда считал, что тебя прикончили вместе с наследником его светлости. Слишком уж ты ему мешала.

– Ничем я ему не мешала, – возразила Лавиани, принимая предложение сесть. – Очередная девка. Таких десятки. Ничего не знала, ничего не видела, ничего не понимала.

– Дите…

– Про него никто не знал. А ты молчал. Меня ни к чему было трогать.

– Мальчик? Девочка?

– Мальчик.

– Большой уже, наверное.

Лавиани вспомнила Релго, смертельную рану, бледное лицо, погасшие глаза, и сердце больно кольнуло.

– Ну да, – ответила как можно более небрежно. – Большой.

Они помолчали, разглядывая друг друга.

– Ты сильно изменилась. Была девчонкой. Не узнал бы тебя, встреть на улице.

– Зато ты не изменился. Левую руку, смотрю, так и не отрастил… зато научился работать правой, а то все ныл, что теперь-то ничего не выйдет.