Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

Чужак слегка шевельнулся на куче подушек в наволочках из накрахмаленного полотна, а притаившаяся на спинке кровати ночница гневно заклекотала, но едва Кошка Ведьмы подошла ближе, без промедленья удрала через дымоход. Рыжая кошка ступала по тропинке света легко, и соломенные игрушки, подвешенные к потолку, чтобы отваживать зло, даже не качнулись. Она вскочила на высокое изголовье, склонила голову и посмотрела на пришлеца сверху. На лице его было четыре глубоких, налитых кровью шрама, которые она легко узнала. Дышал же он столь спокойно, что она даже его пожалела. Тронула лапкой волосы, светлые и потные со сна, а он что-то пробормотал и потерся щекой о ее мех. Пах он медом и хмелевыми шишками, совсем иначе, нежели парняги, что ночами наведывались к Бабусе Ягодке. И был совершенно безоружен или глуп, словно безумец Куфлик, выпасавший сельских свиней в дубовом лесу за двором владыки.

Она огляделась. Ночница все так же кружила над трубою, обиженно покрикивая из-за того, что ее согнали с добычи. Кошка Ведьмы хорошо понимала: ночница не отступит так просто, если дымоход не обмотали даже простенькой красной нитью для устрашения зла и поскупились на веточку молочая на окнах и над порогом. Было это странно, поскольку в Вильжинской долине и самая глупая баба не преминула бы закопать пред воротами горбушку освященного хлеба и спать столь легкомысленно не легла бы. Кошка Ведьмы не видела ни щепоти соли в углах избы, ни хотя бы слабейшего заклятия, начертанного на стропилах. И ее это изрядно удивляло.

Поколебавшись, она коснулась лапкой пришлеца и понюхала его лоб. Осторожно, поскольку не единожды видывала, как чаровницы слетаются в облике нетопырей в домик Бабуси Ягодки, и опасалась, как бы он не превратился во что-то ужасное. Но он лишь слегка сморщился, когда кошачьи усы защекотали его нос, и улыбнулся сквозь сон, как если бы совершенно не чувствовал маников, которые маячили за затянутыми пузырями окнами. Кошка Ведьмы в замешательстве принялась вылизывать себе лапку, все еще чувствуя на коготках его кровь. Знала, что маники доберутся до него перед рассветом – если ночница не сделает этого раньше. А если мары хоть раз вкусят его жизни – примутся еженощно высасывать силы, пока он не помрет от измождения и усталости.

Нет, как раз этого она не допустит. Он так забавно верещал, когда она упала ему на загривок с крыши часовенки. И к тому же очень славно пах.

Следующие два часа Кошка Ведьмы провела в трудах. Сперва отогнала маников. С ночницей мало что можно было поделать, пока та не села на землю. Кошка ее старательно обфыркала да затащила в очаг несколько веток молочая, быстренько собранного на прихрамовых могилках. Потом она рысью помчалась аж к реке, в руины сожженной лиходеями мельницы, где гнездилась стайка осиротелых кобольдят. Ловко согнала их, хоть старейшина сопротивлялся и ворчал под нос, что на службу к пробсту не пойдет и что ни один из его предков не занимался столь подлым ремеслом. Только когда Кошка Ведьмы предупредительно оскалила клыки, кобольды рядком двинулись к домику пробста, продолжая ворчать. Предпочла б она нескольких гномов, ведь те были существами более рассудительными и послушными, однако в последнее время в Вильжинской долине плодились они неохотно. Да к тому же все оставшиеся нынче спали спокойно в зольниках, под собственными крышами.

К счастью, кобольдам, несмотря на сетования и жалобы, надоело жить под голым небом, а потому они живенько принялись управляться по хозяйству. Кошка Ведьмы минутку внимательно присматривала за ними, а потом снова вернулась к кровати. Чужак все еще спал, лежа навзничь, а грудь его поднималась во сне в мирном мерном ритме. Слишком соблазнительно. Кошка Ведьмы зевнула, потянулась и осторожно – очень осторожно – поставила на перину одну, а потом другую лапку. Ничего не случилось. Она подумала еще минутку, пристроилась на самой середине его груди и принялась мурлыкать.

Давно уже хотела это сделать.

Это был жуткий кошмар. Снилось ему, что на груди его уселась змора – крупная и набухшая от крови, она стискивала его глотку и высасывала дыхание. Он не мог вздохнуть под ее тяжестью, стонал сквозь сон, но не способен был ни освободиться, ни двинуться, ни потянуться к святым маслам. Даже знака, отгоняющего адское видение, не мог начертать. Лишь мучился зряшно, пока солнце не взошло высоко в небо. Тогда пришел в себя, а взгляд его наткнулся на огромную рыжую тварь, что развалилась у него на груди.

Очередной вопль заставил ворон сняться с лещины, которой порос жальник. Вопль, впрочем, был двойным, поскольку внезапно вырванная из сна Кошка Ведьмы и сама заорала благим матом, подскочила на три локтя и вывалилась наружу сквозь оконный пузырь, словно в хвост ее вцепился пяток демонов.

В тот день жители Вильжинской долины так и не погутарили со своим настоятелем, поскольку день-деньской пролежал он крестом под фигурой Цион Церена. Чрезвычайно понравилось сие женкам, а всего сильнее Корделии-мельничихе, которой доводилось ссориться с предыдущим настоятелем из-за его распутной жизни и пьянства, не достойных духовного лица. Правда, Канюк бормотал что-то нескладное насчет суккуба, который проведывал его ночною порою, а также о грешной немочи и дьявольских знаках да амулетах, коими обвешали избу. Но Корделия уж много лет тосковала о духовной опеке и не намеревалась легко поддаваться сомнениям.

– Ну и славно, что набожный! – одергивала она слишком ретивых девчат, которые подсматривали за новым настоятелем, ловко приставив лавку под витражное окно. – По крайней мере, девок не станет баламутить и с мужиками в корчме пить. А что медленно к месту новому привыкает, так это тоже не удивительно. Сразу видно: человек городской, наверняка при монастыре воспитанный.

– Или на ум слабый! – захохотал Ортиль; к делам духовным он был совершенно равнодушен, зато крепко ненавидел мельничиху, которая никогда не пропускала случая обозвать его грабителем, злодеем и мародером. – Слыхала ж, чего он о ведьме сказанул? Ну, хотел бы я видеть, как он пойдет к Бабусе Ягодке языком молоть, что она женщина разумом слабая и только от безумия по небу летает.

– А и самое время было бы! – отозвалась ядовито одна из женок. – Слишком уж она в последнее время одичала, бесстыдница, и стоило б вольности ее слегка окоротить да удило в пасть вложить. Ведь где это видано, чтобы каждую ночь голой по полям летать, еще и хитрожопо в молодку оборотившись. Да всякий раз – с другим мужиком!

– А то болтают людишки, что она давеча с вашим Ковликом в рыбных прудах плавала да в камышах вместе потом крепко озоровала. – Ортиль ухмыльнулся с издевкой. – Может, отсель и ваша нелюбовь к Бабусе, что вы своего мужика не удержали?